Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Сборник

– Полози языка на зуба и скази: фита!..

Как ни силился злополучный новичок совладеть с греческим произношением – ничего у него не выходило. Спиро бился, бился и бросил. Братья Тсеховы были опять на несколько месяцев брошены и предоставлены самим себе. В школу они ходили аккуратно, каждый день до утомления высиживали положенное число часов, но к концу первой половины академического года дальше чтения слогов не ушли.

За этот промежуток времени Павел Егорович, чтобы осведомиться об успехах своих сыновей, один раз побывал в школе.

– О, васи сины харасо, дазе оцень харасо уцица! – доложил ему Николай Спиридонович.

Павел

Егорович, ничего не смысливший в греческом языке, поверил на слово и ушел домой вполне успокоенный и довольный. Ему по дороге уже грезились где-то на горизонте, в туманной дали будущего, места в конторах: он в мечтах уже видел своего Колю клерком в конторе у Вальяно, а Антошу – в конторе у Скараманга…

Вучина же, чтобы еще более укрепить отца в уверенности, что его дети преуспевают, в тот же день выдал каждому из них по награде. Это были маленькие четырехугольные листочки зеленоватой бумаги, называвшиеся «вравион» (от слова «браво»). На этих листочках по-гречески были напечатаны прилагательные, обозначавшие разные добродетели. Коля принес домой листочек с надписью: «эвсевис», т. е. «благочестивый», а Антоша – «эпимелис», т. е. «прилежный». Павел Егорович показал эти награды своим лавочным завсегдатаям, и те поспешили уверить его, что он прекрасно сделал, что отдал детей в школу, а не в гимназию, и что лучше греческой школы в Таганроге ни единого учебного заведения нет.

V

В тот же самый день, когда Павел Егорович посетил школу, Коля и Антоша, вернувшись домой, рассказали за вечерним чаем, что учитель поставил на колени ученика Фекиакиса. Но на этот рассказ ни Павел Егорович, ни Евгения Яковлевна, занятые своими мыслями и делами, не обратили особенного внимания. Евгения Яковлевна мельком лишь осведомилась, за что именно ученик был наказан, и, узнав, что у него был найден табак, нравоучительно проговорила:

– И за дело. Рано ему еще курить… Смотрите, вы у меня не курите, когда вырастете…

На деле же в школе произошло следующее событие. За полчаса до прихода Павла Егоровича Вучина, выйдя из своих апартаментов, с каким-то особенным выражением лица и особенной походкой хищного зверя направился прямо к парте пятого класса и, схватив семнадцатилетнего Фекиакиса за шиворот, молча приподнял его на ноги и приказал:

– Покажи пальцы!

Застигнутый врасплох, Фекиакис покраснел и в один миг спрятал обе руки за спину, но учитель круто вывернул их, разжал сомкнутые в кулаки пальцы, внимательно осмотрел их и грозно крикнул:

– Фумарис, анафема-су! Ты куришь, анафема!

– Охи! Мато Феб охи! Нет! Ей-Богу, нет! – ответил струсивший ученик и в ответ получил два полновесных удара по лицу.

– Показывай карманы! Дьявол!

И, не давая малому пошевелиться и опомниться, учитель быстро, обеими руками залез ему в карманы панталон и свирепо выворотил их наружу. Из карманов посыпались гвозди, обрывки веревки, камешки, пробки и корка хлеба, но табаку в них не оказалось. Вучину это нисколько не смутило.

– Показывай, анафема, карманы сюртука!

На обыскиваемом был надет старый, поношенный сюртук с отцовского плеча, застегнутый на пуговицы доверху. Услышав приказ учителя, Фекиакис сильно смутился и судорожно прижал обе руки к пуговицам.

– Ага! – вскричал с торжеством Вучина. – Прячешь!

Ударив малого кулаком по рукам, он одним

резким движением расстегнул сюртук и распахнул его. Фекиакис смутился еще более и громко заревел, призывая всю вселенную в свидетели, что он не курит. Распахнутый сюртук обнаружил перед всем классом тайну бедняка: на нем совсем не было сорочки, и только на шее был повязан сложенный в несколько раз коленкоровый женский головной платок. Но учителя эта нагота не смутила нисколько. Он храбро залез рукою во внутренние боковые карманы, но и тут потерпел неудачу: рука его свободно проваливалась под подкладку до самого низа фалд. Карманов в сюртуке не было: были только одни бездонные дыры. Таким же манером были обысканы и задние карманы, но и там оказались такие же дыры.

С лица учителя сразу сбежало уже заранее подготовленное торжествующее выражение, и он уже начинал чувствовать себя неловко перед всеми учениками, с любопытством и страхом следившими за происходящей сценой. Но вдруг его осенила счастливая мысль, и на лице показалось прежнее выражение. Он, как коршун, набросился на шейный платок Фекиакиса, быстро развязал узел, сдернул с шеи и, разложив у себя на колене, стал разворачивать его складки. Фекиакис побледнел.

Увы! В складках платка оказались табак и папиросная бумага. Учитель с неописуемым торжеством поднял эти трофеи театральным жестом вровень со своей головой и показал всему классу, как будто желая оправдаться в произведенном насилии и обыске.

– Принесите лестницу! – скомандовал он.

Двое услужливых учеников-подхалимов, вскочив со своих мест и сбивая от усердия друг друга с ног, бросились опрометью вон из класса и через полминуты не без труда приволокли из кухни переносную, стоячую лестницу о трех ступенях, с помощью которой кухарка закрывала у печей вьюшки. Привычным движением лестница была установлена на середине комнаты, перед кафедрой.

– На колени, на вторую ступень! – скомандовал учитель инквизиторским тоном.

Фекиакис, застегивая застенчиво пуговицы сюртука, пошел молча к лестнице, понурив голову, как приговоренный к смерти, и встал коленями на вторую ступеньку.

– Подайте штрафные дощечки!

Те же двое подхалимов, радуясь возможности прислужиться, сбегали в комнату Вучины и вернулись оттуда с двумя черными дощечками, сквозь которые были продеты шнурки. На одной из них учитель собственноручно написал мелом: «Курит», а на другой – бранное слово. Одна из дощечек была повешена Фекиакису на грудь, а другая на спину. Окончив эту процедуру, учитель отошел на несколько шагов назад и полюбовался фигурою казнимого.

– Этого мало, – произнес он. – Принесите из кухни кочергу!

Кочерга была принесена и подана.

– Принесите из моей комнаты с рукомойника полотенце!

Полотенце было подано, и с помощью его кочерга была повешена за спиною наказуемого наподобие солдатского ружья. Вучина полюбовался и этой картиной. В глазах его уже стало мелькать увлечение.

– Подними, анафема, правую руку кверху и, не переставая, двигай указательным пальцем! Теперь ты будешь знать, как курить…

Сгибать и разгибать непрерывно палец – это чисто инквизиционная пытка. В этом каждый легко может удостовериться на опыте. Несчастный Фекиакис уже через пять минут со страданием на лице опустил отекшую и омертвевшую руку; но кефалонец дал виновному подзатыльник и собственноручно придал руке прежнее положение.