Вокруг державного престола. Батюшка царь

Карих Валерия Евгеньевна

* * *

Ранним утром преподобного Елеазара разбудил неровный и дробный стук о дверной косяк. Разлепив воспаленные от долгих ночных бдений глаза, он привычным взором обвел закопченные стены, маленькое слюдяное окошечко, проверяя, взошло ли солнце. Но наступающий день был также ненастен и хмур, как и вчерашний. Моросил надоевший дождь.

Елеазар перевел взгляд на распахнутую дверь и на фоне серого мокрого неба увидел нескладную огромную фигуру человека в черной монашеской рясе.

Старец

опустил с остывшей печи худые босые ноги. Перекрестился дрожащей рукой на строгий лик Спасителя в красном углу. Поправил подрясник и, подойдя к человеку, спросил:

– Ты кто?

– Я Никон, – глухо ответил человек и сглотнул. Кадык судорожно дернулся на его худой и вытянутой шее. – Пусти меня в избу, праведник. Издалека иду, – пояснил он и снял с головы мокрый колпачок. Продрогший измученный облик незнакомца говорил, что он не лжет.

Елеазар посторонился. Войдя в келью, незнакомец первым делом отыскал глазами иконы и широко взмахнув рукой, истово перекрестился.

– Устал, поди, с дороги-то? – спросил вежливо старец и вгляделся в пламенеющие внутренним огнем глаза незнакомца. И вдруг содрогнулся от того, что в них увидел. Тревожно забилось сердце.

– Устал. Дождь под утро сильный припустился, а я шел пешком. Далеко идти от причала… промок, – подтвердил тот. – Позволь присесть?

– А чего же, садись, – разрешил Елеазар.

– Мне бы водички… – сказал незнакомец.

Старец взял со стола ковшик и пошёл к бочке с водой у двери.

Никон присел. Положил грязный мешок на пол и задвинул ногой под лавку. Опустил усталую голову на грудь и замер.

Старец вернулся и подал ему ковш. Но незнакомец уже спал. Грудь его мерно вздымалась, растрепанная черноволосая с проседью голова клонилась все ниже и ниже. Он бы упал, но старец бережно прислонил его спиной к стене. Постоял, внимательно разглядывая спящего. Потом подошел к иконостасу и встал на колени. Пока молился, гость спал.

Старец вышел наружу. В дождевом тумане сбоку расплывались очертания часовни Николая Чудотворца. Огород был за кельей. Туда Елеазар и пошел, глухо бормоча молитву. С трудом вытащил из воды, покрывшей землю, репу и брюкву для супа. Вернулся и застал своего гостя стоящим перед иконостасом и разглядывающим лики святых.

Услышав скрип половиц, тот оглянулся:

– Строгие какие… будто в душу глядят… – в голосе пришлого человека звучало благоговейное уважение и трепет.

Елеазар молча кивнул, положил мешок у печи и тоже подошел к иконостасу. Опустился на колени и стал класть земные поклоны. К нему присоединился и Никон.

Закончив, старец подошел к печи. Загремел заслонкой, поленом разгреб золу и прочистил устье от сажи. Повернулся к молчаливо сидящему на лавке Никону и сказал, вытерев дрожащей ладонью бледное мокрое лицо:

– Мало дров. Хорошо бы ещё принести.

От внезапно охватившей слабости его прошиб пот. Никон рывком поднялся.

–

Где топор, отец?

– В сарае, там и телега, – махнул рукой Елеазар.

Спустя время Никон вернулся с дровами, сложил их аккуратно возле печи. И они спустились к морю ставить сеть.

Дождь прекратился. Выглянуло робкое солнце, посеребрив море. Вода у Троицкой губы была прозрачной и ледяной. Стаи мелких шустрых рыбешек резвились у ног – казалось, сунь руку и сразу поймаешь. Но рыбки в руки не давались, стремительно разлетались в разные стороны.

Поставив сеть, они вернулись в келью. Пока старец отдыхал на печи, Никон сходил в тайгу и принес корзину мха. Законопатил широкие щели в стенах и возле дверного косяка. Вышел во двор и стал колоть дрова. Сложил рядом с сараем высокой аккуратной горкой. Потом связал несколько веников и повесил для просушки на тын. Пока сидел и щипал лучину для розжига печи, из кельи вышел старец. Одобрительно кивнул, поглядев на дрова и сохнущие веники. Сказал, что пойдет в церковь и ушел. Его долго не было. И Никон пошел следом за ним.

На Троицком подворье первой стояла часовня Николая Чудотворца. Сверху на него из-под ската крыши строго и пронзительно взглянул темный лик святителя. Перекрестившись и уняв сердцебиение, Никон вошел внутрь.

В пронизанной насквозь неяркими и косыми солнечными лучами горнице никого не было. Пахло плесенью, сырым деревом и морем. Посередине на аналое лежали икона и требник, а у стены возвышалось такое же темное, как старое дерево, распятие. Никон приблизился. Под ногами жалобно заскрипели рассохшиеся половицы. Поклонившись, он поцеловал край иконы, крест, встал на колени и помолился. Потом вышел из часовни и направился в сторону виднеющейся на пригорке белой каменной церкви с разбросанными вокруг неё деревянными строениями.

На лавке у входа в церковь грелся на солнышке человек в вылинявшей рубахе, лаптях и лохматой шапке на голове.

– Здравствуй, брат, – сказал Никон, подойдя к нему.

– Здравствуй. Ты, поди, архиерея ищешь?

– Его, а где он?

Человек кивком указал на вход.

– Там. Что-то раньше я тебя в наших краях и не видел. Давно ли к нам пожаловал?

– Сегодня. А ты здесь работаешь?

– Да. Нас тут трое. Еще есть сторож, колесник и повар.

– Не густо. Справляетесь?

– Справляемся.

– А монахи где живут?

– Да везде по острову. Летом в своих кельях живут. А зимой к нам сюда в каменные хоромы перебираются. По воскресеньям тоже приходят, литургию слушать. Скоро сам с ними познакомишься.

Никон согласно кивнул и развернулся, вступив на крыльцо. Но человек снова окликнул его.

– А я, как узнал, что ты пришел, баню сразу затопил. Может, сходишь, побалуешь себя с дороги? – Он глядел на Никона заботливыми и любящими глазами.

– Елеазар дозволяет в баню ходить?