Вокруг и около
Шрифт:
– Вот видишь, – повесив трубку, хмыкнул Гамлет. – А ты говоришь…
С юмором у Гамлета было хорошо.
Товарищ Бозоян оказался вполне симпатичным человеком средних лет, способным добросовестно выполнить каждое поступившее из отдела ЦК указание, но только не в одном пакете. Сказать о рыбоводстве в Армении все и одновременно оставить о себе хорошее впечатление он не умел. Это был честный ихтиолог. Объективное в науке вступило в нем в противоречие с корыстным в жизни, не позволив раскрыться ни тому, ни другому.
В результате в газете «Коммунист» одной ненаписанной статьей стало больше, а с карьерным ростом славного
Дело в шляпе
Один из кабинетов второго этажа занимал сектор «Единого партбилета» под управлением Аршака Залиняна. Освоить в полной мере заложенный в наименовании смысл я так и не сумел. Нет, впрочем, уверенности в том, что с этим справитесь и вы.
Аршак Залинян был во всех отношениях выдержанным человеком и слыл большим докой в так называемом «партийном строительстве».
Конечно, было у товарища Залиняна много и других достоинств, но как любил повторять Степан Закарян: «Так, как знает партстроительство Залинян, никто в Армении партстроительства так не знает». При этом Степа понижал свой голосовой тембр до интимных полутонов, закатывал глаза и драматургически точно разводил руками. Попробуй не согласиться…
Звездный час сектора «Единого партбилета» пробил в год, когда в стране начался обмен партийных билетов, в связи с чем отделу организационно-партийной работы потребовалось энное количество молодых, исполнительных и грамотных людей. С хорошим почерком. И чтоб еще проверенных. Вы таких знаете?
Идя навстречу пожеланиям начальства, я предложил на это дело временно не работающую жену своего друга. Неплохая зарплата, плюс магазин, плюс спецталоны, ну и все такое прочее. Получил добро заведующего отделом и привел Луизу Коломниец к товарищу Залиняну, признавшего новую сотрудницу большой околопартийной находкой.
Прошла неделя, другая. Коллега из единого партбилета заметно сник, встречаясь, здоровался впопыхах и смотрел куда-то мимо.
– Чего так? – спрашиваю. – Ужель с обменом непорядок?
– Нет-нет, – категорически отмел версию Залинян.
Так продолжалось еще какое-то время и вот однажды подходит он ко мне, берет под локоток и с большевистской прямотой сообщает о причине душевного дискомфорта. Дело оказалось в шляпе. Но еще и в брюках.
– Скажи Луизе Сергеевне, пусть больше так не делает, у нас так делать нельзя, – мягко объяснил Залинян.
Особенность возложенной на меня миссии складывалась из двух составляющих. Во-первых. Луиза Сергеевна, зная в моде толк, одевалась с той мерой изысканности, которая предполагает отличное знание предмета и соответствующий вкус, и мужское ли это дело – барахтаться в тонкой материи. Второе. Луизе Сергеевне следовало, все-таки, объяснить, каким образом высокая мода пробивает в едином партбилете брешь и надо ли это стране? Взвесив и первое, и второе, я пошел другим путем.
– Знаешь что, плюнь на все и одевайся по-человечески, – с прямотой, не уступающей прямоте товарища Залиняна, сказал я Луизе.
– По-человечески – это как? – спросила Луиза.
– Вот так, например, – показал я на оказавшуюся рядом партийную даму.
– Ну нет… Так у меня не получится. Остальное – в мое
На этом карьера супруги моего друга и завершилась.
А что до обмена партийных билетов, то, как отмечалось в принятом по случаю постановлении Политбюро ЦК КПСС, прошел он в обстановке невиданного морально-политического подъема всего советского народа, завершился строго в установленные сроки, и способствовал дальнейшему единению блока коммунистов и беспартийных.
Каким образом способствовал – не объяснялось.
Ленин с нами!
Тот факт, что в начале восьмидесятых Ленина в Ереване вспоминали уже не везде и всюду, а преимущественно в центральной части армянской столицы, говорит о том, что да, Ереван действительно вошел в число городов-миллионеров. И как бы ни было обидно за Ленина, но ничего не поделаешь: жизнь идет, маленькие города становятся большими, большие – очень большими, затем мегаполисами, и на всех памяти не напасешься.
То ли дело в шестидесятые, когда из Еревана летали только в Москву (зато пассажиров кормили красной икрой), из Москвы в Ереван возили апельсины сетками, с застольной «Эй, джан, Ереван!..» ни один шлягер нынешнего Евровидения и рядом не стоял, а по городу ходили не только трамваи, но и Далулэ, Карабала, а еще раньше – бледнолицый молодой человек с горящим взором и распущенными по пояс волосами. Человек этот напоминал и Христа, и шпиона одновременно. Христа из-за легкой, почти неземной походки – не идет, прямо стелется, а шпиона – по причине непомерно отращенных волос, которые вполне могли оказаться париком. А зачем, скажите, советскому человеку парик, если он, как утверждали в шпионских романах того времени, не собирается прятать под ним секретные карты?
Другое дело, беспрестанно пританцовываший Далулэ и круглосуточно пьяный Карабала – их можно было заподозрить в чем угодно, но только не в измене родине. Что же касается Ленина, то этот товарищ в ряду городских сумасшедших занимал особое место, пусть даже и назывался Лениным не по масштабам содеянного, а из-за удивительного сходства с вождем мирового пролетариата. Причем похожесть обнаруживалась не только в лице, но и в повадках, в манере рассматривать собеседника, держать голову наискосок, резко разворачиваться на месте и бочком уходить в сторону.
Сумасшествие Ленина нельзя было называть немотивированным: помешался он по причине гипертрофированной любви к власти: жаждал видеть ее всегда, днем и ночью, стоять с ней почти что рядом, в результате чего нередко приближался на опасное для жизни расстояние. Как это выглядело в натуре? Рассказываю.
В день заседаний бюро, перед тем как к зданию ЦК на проспекте маршала Баграмяна начинали съезжаться автомобили высших руководителей Армении, у так называемых «верхних ворот», в которые разрешалось въезжать строго ограниченному кругу лиц, летом и зимой, в жару и ненастье, в любую погоду стоял Ленин. В момент, когда автомашина без номерного знака на переднем бампере (знак особой важности!) вкатывалась в ворота, Ленин выдвигался чуть вперед, отводил одну руку за спину и совершал приветственный взмах рукой. Ничего другого – слов, артикуляций, жестов. Милиционеры у ворот верили Ленину как себе. Знали, бросаться под колеса, передавать письма или выкрикивать что-то неприличное Ильич не станет. Чай, не один год тут ошивается…