Вокруг Ордынки (Портреты)
Шрифт:
– Простите, - обратился к ней Климов, - а в каком качестве вы там были?
– Я была в Испании с нашим ансамблем, - отвечала важная гостья.
– Простите, - опять заговорил он, - с каким это "вашим ансамблем"?
– С Государственным ансамблем Игоря Моисеева.
– А! Это который - "Березка"?
– Да нет же!
– с возмущением возразила дама.
– Понимаю, понимаю!
– подхватил Климов.
– Вы из Ансамбля песни и пляски Советской Армии...
– Ничего подобного!.. У нас свой ансамбль...
– Значит, есть целых три таких ансамбля:
– Ну конечно!
– Это очень интересно, - продолжал Климов.
– Вы, пожалуйста, меня простите. Я в этом совсем не разбираюсь... Так, значит, это все разные ансамбли?..
– Да, разумеется!
– Простите, а чем они все-таки отличаются друг от друга?
Ну и так далее... Разговор еще некоторое время продолжался в этом же русле, а затем Ростислав Борисович несколько переменил тактику. В течение второй половины вечера он то и дело просил у Тамары Моисеевой прощения: дескать, он вовсе не хотел ее обидеть, он просто очень далек от балетного мира и т. д. и т. п.
Вот что означает выражение Климова - "трогать за вымя".
XIII
У моего приятеля Олега Стукалова, мужа Ольги Северцовой, в шестидесятых годах был автомобиль - серая "Волга". Наличие этой машины предопределило появление в доме Габричевских весьма занятного человека - шофера по имени Тихон Иванович Касаткин.
Стукалов познакомился с ним в день приобретения своей "Волги", тот стоял возле автомобильного магазина среди прочих водителей, предлагающих свои услуги покупателям. Тихон Иванович осмотрел машину, сел за руль и повез хозяина на дачу в Переделкино. Они с Олегом понравились друг другу, и Тихон Иванович взялся постоянно следить за состоянием этого автомобиля.
Тихон Иванович был из тульских мужиков - высокого роста, щекастый и лысоватый. Голос у него был низкий и с хрипотцой, говорил он напевно, с весьма характерными интонациями, да к тому же то и дело прибегал к "ненормативной лексике".
Основным местом его работы было авиационное министерство, Тихон Иванович возил какого-то тамошнего начальника, про которого, в частности, говорил:
– Такой, понимаешь, человек - заместитель министра... И такое, понимаешь, у него горе - теща на ходу ссытся...
Тихон Иванович показывал нам фотографию, где они были сняты вдвоем. И если бы на этот снимок взглянул кто-нибудь совсем посторонний, то он бы затруднился определить, кто - шофер, а кто - заместитель министра.
Почти все истории Тихона Ивановича были в той или иной мере драматичны. Он, например, говорил:
– У нас в министерстве кассир, понимаешь, семьдесят три года... Овдовел, да и женился на сорокалетней, понимаешь, бабе... Мы ему говорим: "Петрович, как же ты справляешься?" А он нам отвечает: "Пусть струны порваны, аккорд, понимаешь, еще рыдает..."
Или такое:
– У меня в квартире сосед, летчик, понимаешь, испытатель... Тут приходит пьяный, на ногах не стоит... В комнату к себе зашел, так и повалился на застеленную кровать... И все отверстия у него открылись... Утром жена взяла покрывало, одеяло, подушку - все прямо на помойку... А потом и говорит ему: "Ты - подлец неисправимый..." И
Тихон Иванович был мужик неглупый и с хитрецой. Меня он называл Мишей, композитора Н. Н. Сидельникова - Колей, а Стукалова, как хозяина, непременно Олег Николаевич.
Помню, подъехали мы на машине к сельскому магазину. Тихон Иванович был за рулем, а в непосредственной близости от него какой-то местный парень усаживался на велосипед и в то же время засовывал в карман только что купленную бутылку водки. Тихон Иванович повернулся к нему и своим хриплым голосом громко произнес:
– Опять пьянствуешь?!
Малый вздрогнул и чуть не выронил свою бутылку.
Как-то теплым ноябрьским днем мы гуляли по пустынному Коктебелю. Вышли на балюстраду у Дома писателей и увидели сидящую на скамейке пару. Это были старичок и старушка - седенькие и чистенькие, как белые мышки. Они любовались морским пейзажем и тихонько переговаривались. Увидев их, Тихон Иванович умилился и сказал:
– Вот дожили, понимаешь, до глубокой старости... А теперь сидят и трандят...
Весьма живую реакцию вызвала у него большая картина Н. А. Северцовой, где изображены сидящие за столом собутыльники. Впервые взглянув на нее, Тихон Иванович не без зависти произнес:
– Хорошо сидят... Никто никому не грубит.
Это было сказано настолько точно, что за этой картиной так и закрепилось название - "Никто никому не грубит".
Габричевские Тихона Ивановича очень любили. А он в особенности уважал Александра Георгиевича, только не умел правильно произносить его фамилию, говорил - "профессор Горбачевский". И была у Тихона Ивановича мечта пригласить Наталью Алексеевну с мужем к себе в гости. В конце концов это осуществилось: Габричевские, Олег Стукалов, Ольга Северцова и автор этих строк побывали у него. Мы познакомились с его женой, дочкой, зятем, и нас там отменно угостили. Тихон Иванович радовался как ребенок...
В начале 1968 года Александр Георгиевич заболел воспалением легких. Врачи были настроены мрачно: у больного была очень высокая температура, он то и дело впадал в забытье... И вот я помню, как-то днем в квартиру Габричевских нежданно-негаданно зашел Тихон Иванович. Он был несколько возбужден, судя по всему, распил с кем-то бутылочку. И конечно же он пожелал видеть "профессора Горбачевского". Его пытались остановить, но он решительно прошел в комнату, где лежал больной, и стал его подбадривать на свой манер - несколько раз повторил такую фразу:
– Александр Георгич, воздержись умирать!..
Это было и смешно, и невероятно трогательно. У меня и сейчас на глазах слезы, я так и слышу его хрипловатый басок:
– Александр Георгич, воздержись умирать!..
XIV
Когда я опубликовал свою "Легендарную Ордынку", кое-кто упрекал меня: дескать, в рассказе о писателе Льве Никулине я ни словом не упомянул о том, что у этого человека была недобрая слава. Чтобы избежать подобных упреков на сей раз, я решаюсь начать эту часть моего повествования довольно ехидной эпиграммой, которую в свое время сочинил Эммануил Казакевич: