Вокруг себя был никто
Шрифт:
– Позови эту хивиянку, пусть возьмет своего сына.
Абай перестал раскачиваться, открыл глаза и заговорил обычным голосом:
– С тех пор, во время беременности, или перед родами, или когда заболеет ребенок, идут женщины к мазару Султан-бобо и к могилам его святых учеников и просят о заступничестве перед Аллахом. А в качестве следа, по которому их можно найти, оставляют детскую игрушку или туфельку.
– Что значит – след? – спросила я. – И кто станет их разыскивать?
– Астральный след, – терпеливо пояснил Абай, – это как отпечатки пальцев. Каждый человек уникален, и след, оставляемый им в духовном
– Но ведь ученики Султан-бобо давно умерли, как же они могут помочь просящим?
– В духовном смысле они живы. И даже сильнее присутствуют в мире, поскольку тело, с его низменными заботами, больше не мешает продвижению духа. Из ныне живущих прямой наследник Султан-бобо – твой Учитель.
– Мирзабай?
– Конечно.
Солнце прикоснулось к вершинам платанов, их длинные тени, словно указательные пальцы, вопрошающе направленные в нашу сторону, придвинулись вплотную. В густой кроне деревьев перекликивались птицы.
–Уйди– уйди, – требовал один голосок.
– Пить-хочу, пить-хочу, – жаловался другой.
И так спокойно было сидеть на бревнышке рядом с Абаем, так безмятежно думать о будущем, теперь уже связанном с его именем, что я решилась, и произнесла невозможные, странные для себя самой слова.
– Знаешь, я готова остаться с вами навсегда. Хотите женой, хотите служанкой, хотите учеником, кем угодно, но только с вами.
Где-то вдалеке стеклянно зазвонили часы. Бом-бом-бом – пять ударов. Голубь спорхнул с платана, и, зашумев крыльями, перелетел на крышу сакли.
– О-о-о! – раздался крик от дороги.
Мирза перескочил через арык и быстро приближался к нам. Толик едва поспевал за ним.
– Хороший доктор Абай, – то ли спросил, то ли подтвердил Мирза. – Совсем Таня вылечил. Теперь кушат надо, водка пить. Домой ехать.
– Как домой, я же только приехала!
– Пора, мой друг, пора, – сказал Абай. – Если Мастер решил, значит, пора. Не волнуйся, мы постоянно будем рядом, где бы ты ни находилась.
Я заплакала: неужели все кончилось, так внезапно и неожиданно! Мирза прошел в дом, Абай и Толик последовали за ним. Тень от платанов легла на мои колени, невидимая птичка в кроне продолжала жаловаться:
–Пить-хочу, пить-хочу, пить-пить-пить.
Ветерок холодил мокрые щеки, под ложечкой горело, словно за пазуху сунули грелку. Недавняя эйфория сменилась глубочайшим унынием, черным, будто тень на моих коленях. Из сакли высунулся Толик:
–Таня, Мирзабай зовет.
Заснуть в эту ночь не удалось. Каждые полчаса Мирза будил Толика и заставлял играть на свирели; откуда только брались силы на такую бешеную активность у, в общем-то, немолодого человека. Он явно черпал энергию из другого источника, намного превышающего нормальные возможности.
Под утро я почувствовала себя нафаршированной энергией Мирзабая, она выливалась у меня через уши, текла из ноздрей. Спать не хотелось, наоборот, я готова была лезть на высокие скалы, бежать двадцатикилометровый
Есть я отказалась, после ночного пиршества кусок не лез в горло, но Абай заставил выпить две чашки чая. После этого он достал потертый кошелек, высыпал на ковер перед собой горку монет и завел странный разговор.
– Автобус до Нукуса стоит рубль, вот тебе рубль. Билет до железнодорожного вокзала – пять копеек. Вот тебе пять копеек. Билет до Москвы в общем вагоне – двенадцать рублей. Вот тебе двенадцать рублей. Чаю попить, проводнику рубль дать, в Москве на метро, еще рубля три, вот тебе три рубля. Ну, может мороженого девочке захочется или ситро, вот еще рубль. Итого семнадцать рублей пять копеек. Пожалуйста.
Он протянул мне горстку мелочи и несколько смятых бумажек. Такая щепетильность меня удивила, но, памятуя о лежащих за подкладкой тридцати рублях и авиабилете, я молча протянула руку ковшиком и приняла деньги.
– Еду тебе Апа соберет, – продолжил Абай. – Если останется, сама не доедай, друзей угости. Игоря, Видмантаса. Не будь жадиной.
– Я не жадная, почему ты решил?
– Шутка, – улыбнулся Абай. – Толик поедет с тобой, мало ли кто покусится в дороге на честь и достоинство молодой красивой женщины.
Судя по тому, как вытянулось лицо у Толика, сообщение об отъезде застало его врасплох.
– Но запомни, – Абай погрозил Толику пальцем, – ты только охранник, а не любовник. Не вздумай сменить репертуар. Энергия Мастера должна улечься, спокойно осесть на контуры Танюши, постороннее вмешательство может все испортить. И не красней, как девица, твой вектор на Танюшу направлен так откровенно, что только дурак не заметит.
Затем он, точно как Мирза, показал на меня пальцем.
– Снимай джинсы.
Я молча повиновалась. Неужели опять работать?
Абай протянул мне кусок черного вельвета.
– Мирзабай сшил для тебя юбку. Надевай.
Я нацепила на бедра кое-как прихваченный нитками кусок материи. На юбку это походило весьма приблизительно, но выбирать не приходилось.
– Часы тоже снимай.
Я сняла часы.
–Теперь можешь ехать. Счастливо.
«Очень суфийский стиль прощания, – подумала я. – Или Гурджиевский. Последняя проверка на привязку к вещам. Да не жалко мне ничего, забирайте. Подумаешь, старые джинсы и простенькие часики. Нашли, на чем раскручивать».
Абай повернулся ко мне спиной и принялся что-то разыскивать под ковром, Толик и Мирза уже стояли в дверях. Вместе с Мирзой мы вышли из комнаты. Апа возилась у плиты, я сказала ей несколько слов, старушка ласково улыбнулась и провела рукой по моим волосам.
– Мать Мастера благословляет тебя, – пояснил возникший Абай, – желает легкой дороги и удачи.
Он слегка шлепнул меня ладонью по плечу, улыбнулся своей неповторимой улыбкой и скрылся в комнате.
Мирза за все утро не произнес ни одного слова, выглядел он усталым, мешки под глазами набрякли, кожа на лбу сморщилась, как видно ночное усилие далось ему нелегко. Следуя за ним, мы вышли из сакли, и, перепрыгнув через арык, уже привычной дорогой пошли к шоссе. Из-за кустов выскочила собака и с яростным лаем бросилась на Мирзу. Мирза набычился, зарычал, а потом тоже залаял, свирепо и страшно. Собака вильнула хвостом и убежала.