Вокруг себя был никто
Шрифт:
Проснулась я рано, до рассвета, умылась и вышла во двор. Гамнат разминался на небольшой площадке перед воротами: подпрыгивал, отжимался, приседал.
– А, Танюша! – приветственно помахал он рукой, не переставая приседать. – Как у тебя со спортивной формой, в порядке?
– Вроде ничего, – я пожала плечами. – А в чем вопрос?
– Пробежаться можешь? Если можешь, гарантирую потрясающее зрелище.
– Ради зрелища можно и пробежаться.
– Ну, пошли.
Мы выбежали на улицу и затрусили мимо спящих дворов. Стояла молочная тишина утра, нарушаемая лишь журчанием
Через десять минут неспешного бега мы оказались перед горой.
– Наверх сможешь? – спросил Гамнат.
– Если не бегом, то смогу.
– Полезли!
И мы полезли прямо по глинистому откосу. Взбираться оказалось не тяжело, довольно пологий склон горы густо порос кустами, за ветки которых было удобно цепляться. Дожди проточили в глине множество ложбин и рытвинок, куда плотно упирались ноги.
Взобрались мы минут за двадцать, и, обежав громадные буквы лозунга, уселись на теплом фундаменте медресе. Раскаленные за день камни ночью не успели остынуть, сидеть было приятно и странно. На вершине стояла тишина, еще более глубокая, чем внизу, ее нарушало только посвистывание ветра в ржавых подпорках букв.
Ош покрывал туман, Ферганская долина темнела вдалеке, неразличимая в предрассветных сумерках. Облака уже пламенели, словно на картинах Тернера, глубокая синева неба потихоньку отходила, светлея, наливаясь голубизной. Над горизонтом проявились первые лучи, краешек солнца пробил черную полосу, больше, еще больше – и вот оно полностью поднялось, гигантская желто-красная глазунья.
Туман сник, опал, город выплыл из темноты, заиграл красками мокрых от росы крыш, загомонил, зашуршал.
– Пора, – поднялся Гамнат. – Что бы с тобой не произошло в жизни, помни – ты встречала восход на горе Сулеймана, в медресе Бабура.
Обратно к Хакиму нас отвез приятель Гамната: ехали не спеша, наслаждаясь утренней прохладой, врывавшейся в открытые окна старенького «Жигуленка».
– Вечером мы возвращаемся в Ташкент, – сказала Юнона. – Запиши наш телефон, мало ли…
Мы обменялись адресами, все так походило на начало прекрасной дружбы, что к горлу подкатил ком. Увы, увы!
«Друзья» стояли во дворе, собираясь на купание. Игоря и Юрате не было, как выяснилось, их отправили вчера вечером, даже ночью. Мирза вдруг сел, приказал включить свет, поднял Игоря и велел уезжать. Почему, зачем – никто не понял, да и не пытался: таинственны пути Мастера, непредсказуемы его поступки.
Гамнат подошел к Мирзе:
– Вам пакет! – и протянул конверт, полученный от директора кинотеатра.
– Абай неси, – отвел его руку Мирза. – Абай деньги знает.
Гамнат и Юнона пошли на половину Абая, я пристроилась к «друзьям», Мирза вышел за ворота, мы за ним и двинулись по уже знакомой дороге. Не успели отойти на сто-двести метров, как сзади послышался крик:
– Таня, Таня!
Мирза остановился. Подбежал запыхавшийся Толик.
– Абай просит Таню вернуться.
– Таня, ходи Абай, – распорядился Мирза, обернулся и пошел дальше.
– Ты знаешь, что случилось? – спросила я Толика.
– Не, откуда. Абай велел тебя вернуть, вот и все.
Абай с Гердой сидели в
«Подзадержалась она у него, – с раздражением подумала я. – Меня так отправил после одной ночи…»
– Знаешь, Танюша, – произнес Абай, не успела я переступить порог беседки. – Не нравится мне все это. Старец Горы просто так во сне не приходит. Тем более – грозит. Уезжай-ка ты побыстрее, уезжай от греха. Дома, в Вильнюсе, он тебя не достанет. А здесь все его. Уезжай. Прямо сейчас, бери сумочку и беги.
Спорить возмущаться, отрицать? Бесполезно! С кем спорить, с Абаем? Что отрицать? Возможность Старца влиять на наш мир из Космоса? Ставить эксперимент на себе, нет уж, увольте.
– Спасибо, хоть предупредил. Больше ты мне ничего не хочешь сказать?
– Больше ничего.
Абай прикрыл глаза, и устало прислонился к стене беседки. Бедняжка! Наверное, тяжело поработал этой ночью!!!
Я выбежала из беседки, быстро нашла свою сумку и, хотела уже выскочит за ворота, как вспомнила о Гамнате. Надо бы попрощаться. На осторожный стук в дверь никто не отозвался. Я постучала еще раз, уже громче. Тишина. Значит – не судьба.
Если б знать тогда, что больше никогда его не увижу, стояла б под той дверью до вечера. Но знание, как правило, приходит слишком поздно, когда уже ничего нельзя изменить.
Я шла к автобусной остановке, кусая от злости губы. Наверное, обида слишком явно проступала на моем лице, идущая навстречу женщина вдруг остановилась и протянула мне огромный розовый персик.
– Съешь, съешь милая. И все будет хорошо.
Я поблагодарила и пошла дальше, а подаренный персик за первым же поворотом выкинула в арык. Кто знает, может эта любезная женщина – потомок ассасинов, посланец Хозяина Горы. Еще заснешь на веки вечные, качайся потом в хрустальном гробу в ожидании добра молодца...
Через сутки я оказалась в Одессе, в своей комнате, рядом с родителями, на улице моего детства. Меня ждал длинный, спокойный отпуск, наполненный книгами, размышлениями о пережитом, неспешном принятием решений. Но не тут то было – через неделю все пошло крахом.
Месячные, о которых так долго говорилось в Оше, так и не наступили. Я внушала себе, что это просто задержка, что так бывает, мало ли, но безмятежный отдых и покой пропали, не успев начаться.
Я никому не стала рассказывать, а набралась терпения и принялась ждать, но и на второй срок ничего не произошло. Сомнения рассеялись – я была беременна. Анализ крови, сделанный по указанию районного гинеколога, Марьи Петровны, знавшей меня с самых первых шагов по багряной лестнице женских беспокойств, однозначно подтвердил мое предположение.
–Почему не бережешься, дурында? – обругала меня Марь Петровна, расшифровав анализ. – Про аборт и не думай, можешь бездетной остаться. Замуж теперь иди, если знаешь от кого ребеночек.
– Знаю, – кивнула я головой. – Только замуж он меня не возьмет.
– Женатый, поди? – посочувствовала Марь Петровна.
– Да нет, не женатый, хуже, чем женатый.
– Хуже не бывает, – ответила состоящая в третьем браке Марь Петровна, и прочитала мне небольшую лекцию о поведении будущей матери.