Вокруг света на 'Коршуне'
Шрифт:
______________
* Обрасопить - повернуть реи так, чтобы паруса стояли наивыгоднейшим образом относительно ветра.
Перед уходом он сказал:
– Если засвежеет, пошлите разбудить меня, Василий Васильевич. А капитана без особенной надобности не будите. Он вчера всю ночь не спал.
– Есть!
– отвечал мичман.
– Да, знаете ли, вперед хорошенько посматривайте... как бы того... огни судов...
– За это не беспокойтесь.
– И на горизонт вглядывайтесь... Того и гляди, шквал наскочит...
– Не прозеваю...
– Я не боюсь... я так позволил себе вам напомнить... До свидания, Василий Васильевич...
– Спокойной ночи, Андрей Николаевич!
Старший офицер спустился в свою каюту, хотел было раздеться, но не разделся и, как был - в пальто и в высоких сапогах, бросился в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно спят капитаны и старшие офицеры в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.
– Вперед смотреть, - весело и молодцевато во всю силу своих молодых и могучих легких крикнул мичман Лопатин вслед за уходом старшего офицера, как будто выражая этим окриком и свое удовольствие остаться одному ответственным за безопасность корвета и всех его обитателей, и свое не дремавшее внимание лихого моряка, у которого ухо держи востро.
– Есть! Смо-о-о-трим!
– тотчас же ответили протяжными голосами и в одно время оба часовые на баке и вновь продолжали свою тихую беседу, которой они коротали свое часовое дежурство на часах: рассказывали сказки друг другу, вспоминали про Кронштадт или про "свои места".
Володя к концу вахты уже более не беспокоил часовых так часто, как прежде, особенно после того, как услыхал замечание, сделанное на его счет каким-то матросом, не заметившим в темноте, что Ашанин стоит тут же около.
Чей-то голос говорил:
– Ишь ведь смола этот кадет... так и приставал. Думает, что без него люди не справляют службы. То и дело подходил, когда мы с Ивановым сидели на часах... Не заснули ли, мол... И все, братцы, ему огни в глазах мерещились... Шалый какой-то.
– Это он так, с непривычки... Молоденький... глупый еще... думает: на вахте егозить надо... А барчук, должно, хороший... Ворсунька, евойный вестовой, сказывал, что добер и простой... нашим братом не брезговает.
Володя совсем смутился и незаметно отошел, дав себе слово больше не "егозить", как выразился матрос про него.
И он ходил снова, по временам останавливаясь у какой-нибудь кучки матросов, которые, притулившись у борта или у мачты, вполголоса лясничали. Присутствие юнца-кадета не останавливало бесед, иногда довольно свободно критиковавших господ офицеров. И Володя слушал эти беседы и только удивлялся их добродушному юмору и меткости и образности определений и прозвищ.
– А что, барин, правду сказывают, будто капитан приказал боцманам бросить линьки и не лезть в зубы?
– спросил один из кучки баковых, сидевших у крайнего орудия, к которому подошел Володя.
– Правда...
– Ишь, ведь ты!
– раздались несколько удивленные восклицания.
– Я вам говорил,
– произнес знакомый голос Бастрюкова.
– Одно слово: голубь. Голубь и есть!
– Да-да... Такого командира по всему флоту не найтить... Бережет он матроса, дай бог ему счастья!
– Но только - и то сказать - нельзя боцману или офицеру иной раз нашего брата не съездить, - авторитетно заметил чей-то басок, сиплый и надтреснутый.
Володя горячо протестовал и даже сказал по этому поводу убедительную, по его мнению, маленькую речь.
Казалось, судя по глубокому молчанию, все слушали с одобрением молодого барина. Однако, когда он кончил, тот же басок не без тонкой иронии в голосе проговорил:
– Так-то оно так, ваше благородие, а все-таки, если не здря, а за дело, никак без эстого невозможно. Я вот, барин, пятнадцать лет во флоте околачиваюсь, всего навидался, но чтобы без боя - не видал... И никак без него невозможно!
– тоном, полным глубокого убеждения, повторил старый матрос.
– Трудно, что и говорить!
– поддержал кто-то.
– И вовсе даже можно! Барин правильно говорит!
– заступился за Володю Бастрюков.
– Это, ваше благородие, Аксютин так мелет потому, что его самого драли как Сидорову козу... У него и три зуба вышиблено от чужого, можно сказать, зверства.
– В старину, небось, учивали!..
– снова заметил басок и, казалось, без всякого протеста на виновников потери его зубов.
– То-то учивали и людей истязали, братец ты мой. Разве это по-божески? Разве от этого самого наш брат матрос не терпел и не приходил в отчаянность?.. А, по-моему, ежели с матросом по-хорошему, так ты из него хоть веревки вей... И был, братцы мои, на фрегате "Святый Егорий" такой случай, как одного самого отчаянного, можно сказать, матроса сделали человеком от доброго слова... При мне дело было...
– Да ты расскажи, Иваныч, как это вышло.
– А вышло, братцы, взаправду чудное дело... А вы, барин, что ж это зря на ветру стоите? Не угодно ли за пушку?.. Тут теплей, - обратился Бастрюков к Ашанину, заметив, что тот не уходит.
В кучке произошло движение, чтобы дать место Володе.
Но он, как подвахтенный, не счел возможным принять предложение и, поблагодарив матросов, остался на своем месте, на котором можно было и посматривать вперед, и видеть, что делается на баке, и в то же время слушать этого необыкновенно симпатичного Бастрюкова.
И тот продолжал:
– Служил, братцы, у нас на фрегате один матросик - Егорка Кирюшкин... Нечего говорить, матрос как есть форменный, первый, можно сказать, матрос по своему делу... штыкболтным* на фор-марса-pee и за гребным на капитанском вельботе был... Все понимали, что бесстрашный матросик: куда хочешь пошли пойдет. Но только, скажу я вам, человек он был самый что ни на есть отчаянный... вроде как быдто пропащий...
______________
* Матрос, который ходит на нок (оконечность реи) и вяжет угол паруса (штык-болт).