Вокруг света на 'Коршуне'
Шрифт:
Молодой матросик, стоявший у грот-мачты, смотрит на мостик, где стоит капитан, и несколько успокаивается.
– Бог-то его любит, братцы, за евойную доброту к матросу и не попустит!
– вставил кто-то.
– То-то оно и есть!
– подтвердил Митрич и после минуты молчания прибавил, обращаясь ко всем: - давечь, в ночь, как рифы брали, боцман хотел было искровянить одного матроса... Уже раз звезданул... А около ардимарин случись... Не моги, говорит, Федотов, забижать матроса, потому, говорит, такой приказ капитанский вышел, чтобы
– Что же боцман?
– Известно, оставил... Но только опосля все-таки начистил матросику зубы... Знает, дьявол, что матрос не пойдет жалиться... А все ж таки на этих анафем боцманов да унтер-церов теперь справа есть... Опаску, значит, будут иметь...
– Мутит, братцы, ох, как мутит, - жаловался матросик.
– А ты "страви" - полегчает, - ласково сказал Митрич.
– То-то не "травит"...
– А ты запусти, братец ты мой, палец в глотку...
Матросик последовал совету товарища.
– Ну, что, легче?
– Будто и легче.
Ашанин пробыл наверху около часа. Шторм, казалось, крепчал, и качка делалась нестерпимее. Он снова почувствовал сильные приступы морской болезни и на этот раз мучительные.
И снова все показалось ему немилым, и снова морская служба потеряла всякую прелесть в его глазах. Он спустился вниз, шатаясь, дошел до своей каюты и влез на койку. Но и лежачее положение не спасло его. После самого пребывания на свежем воздухе его, как выражался старый штурман, "совсем разлимонило" в душной и спертой атмосфере маленькой каюты, в которой по-прежнему бедный батюшка то стонал, то шептал молитвы, вдруг прерываемые неприятными звуками, свидетельствовавшими о приступе морской болезни.
Володя так же страдал теперь, как и его сожитель по каюте, и, не находя места, не зная, куда деваться, как избавиться от этих страданий, твердо решил, как только "Коршун" придет в ближайший порт, умолять капитана дозволить ему вернуться в Россию. А если он не отпустит (хотя этот чудный человек должен отпустить), то он убежит с корвета. Будь что будет!
В этот мучительный день на Немецком море Володя ненавидел морскую службу, а море, которое он видел в иллюминатор, внушало ему отвращение.
IV
Такие же чувства испытывали в этот день большая часть офицеров и гардемаринов и добрая половина матросов. Всех укачало, и для всех берег являлся желанным и недостижимым блаженством.
Все почти отлеживались по своим каютам, с ужасом ожидая времени, когда придется идти на вахту.
По случаю шторма варки горячей пищи не было. Да почти никто и не хотел есть. Старики-матросы, которых не укачало, ели холодную солонину и сухари, и в кают-компании подавали холодные блюда, и за столом сидело только пять человек: старший офицер, старик-штурман, первый лейтенант Поленов, артиллерист да мичман Лопатин, веселый и жизнерадостный, могучего здоровья, которого, к удивлению Степана Ильича, даже качка Немецкого моря не взяла.
– Вы, батенька, прирожденный
Обедали, конечно, с деревянной сеткой, укрепленной поверх стола, в гнездах которой стояли приборы и лежали плашмя графины и бутылки, чтобы все эти предметы не могли двигаться на качающемся стремительно столе. Вестовые выписывали вензеля и делали необыкновенные акробатические движения, чтобы донести блюда по назначению и не разметать яств по полу. Приходилось выбирать моменты и обедающим, умело ими пользоваться, чтобы благополучно донести вилку до рта, не разлить вина или не обжечься горячим чаем, который подавался в стаканах, завернутых в салфетку.
Весь этот день Володя пролежал в каюте, впадая по временам в забытье. Точно сквозь сон слышал он, как под вечер зычный голос боцмана прокричал: "Пошел все наверх" - хотел было вскочить, но, обессиленный, не мог подняться с места.
Да и не все ли равно? Ведь он бесповоротно решил в первом же порте остаться, и ну ее к черту, эту отвратительную службу... Пусть дядя сердится, а он не виноват... Ишь ведь как мечется во все стороны корвет... О, господи, что это за ужасная качка... И неужели можно к ней привыкнуть когда-нибудь...
Он вспомнил, что не пошел на вахту, и когда ему рассыльный пришел доложить, что до вахты пять минут, сказал, что болен и выйти не может...
Еще бы выйти, когда его безостановочно тошнит.
Он ни за что не встанет... Пусть с ним делают, что хотят... Он будет лежать до тех пор, пока "Коршун" не придет в порт... О, тогда он тотчас же съедет на землю.
Счастливцы, кто живет на земле... Идиоты - пускающиеся в море... О, как завидовал он всем этим счастливцам, которые сидели и ходили и не чувствовали этих мучительных приступов...
"О, мама, милочка! как бы я хотел быть с тобой!" - повторял Володя и, наконец, забылся в тяжелом сне.
V
Проснувшись на следующее утро, Володя, к крайнему своему изумлению, чувствовал себя свежим, бодрым, здоровым и страшно голодным.
Что это значит?.. Разве уж больше не качает?
Но корвет качало и качало почти так же, как вчера, а между тем Ашанин не испытывал никакого неприятного ощущения.
Он боялся верить такому счастью. Может быть, ему так кажется оттого, что он лежит?
И он приподнялся на койке, придерживаясь рукой за стойку, чтобы не стукнуться лбом. Койка, словно качели, мечется под ним, а он ничего... Ни тоски, ни этого сосания под ложечкой, ни этого свинца в голове.
– Неужели?!
– громко воскликнул Ашанин.
– Что вы, Владимир Николаевич?.. Али во сне?.. Господь с вами! проговорил слабым голосом батюшка.
– Простите, батюшка, я вас разбудил?
– Какой сон... Не дает мне господь сна-то. Всю ночь мучился... и теперь вот... Качка-то какая... Нет передышки...