Вокруг света на 'Коршуне'
Шрифт:
Водолаз сперва не обращал на них внимания или по крайней мере представлялся, что не обращает внимания, но затем раза два лениво воркнул, и когда обезьяны уже чересчур бесцеремонно схватили его за хвост, он с лаем внезапно вскочил и бросился за ними... Но Сонька и Егорушка уже были на вантах и оттуда весело и лукаво смотрели на несколько опешившего умного пса.
Проделки эти повторялись несколько раз, возбуждая веселый смех в наблюдавших за этими сценами, и Умный несколько раз напрасно вскакивал, оставаясь в дураках и чувствуя себя сконфуженным перед зрителями, пока, наконец, не прибегнул к хитрости, несколько неожиданной для его открытого
Минут за пять до восьми часов наверх вышел капитан и, приветливо пожимая руки офицерам в ответ на их поклоны, поднялся на мостик.
При виде капитана старший офицер снял, по морскому обычаю, фуражку и раскланялся с ним с несколько преувеличенной служебной почтительностью морского служаки. В ней, впрочем, не было ничего заискивающего или унизительного; этим почтительным поклоном старший офицер не только приветствовал уважаемого человека, но и чествовал в лице его авторитет капитана.
– Доброго утра, Андрей Николаевич!
– проговорил капитан, пожимая руку старшего офицера.
– Доброго здоровья, Василий Васильевич!
– приветствовал он мичмана Лопатина, обмениваясь с ним рукопожатием.
– Что, как идем? Узлов восемь?
– спросил капитан, взглянув за борт.
– Восемь с четвертью, Василий Федорович!
– весело отвечал мичман Лопатин, прикладывая пальцы к козырьку фуражки.
– Что ж, отлично идем...
– Третьего дня хуже шли... Суточное плавание всего было 160 миль, вставил старший офицер.
– Зато за эти сутки пройдем больше.
Капитан взглянул на сиявшую палубу, на горевшую медь и промолвил:
– А вы уж, по обыкновению, убрались, Андрей Николаевич, и у вас корвет - игрушка.
Старший офицер, необыкновенно чувствительный к похвалам "Коршуна", который он любил той особенной любовью, которой прежде любили моряки свои суда, слегка покраснел от этого комплимента и с преувеличенной скромностью проговорил:
– Управились помаленьку, Василий Федорович... Ничего, кажется, судно в порядке...
– Еще в каком порядке!.. А Федотов сегодня что-то особенно громко и много ругался, - улыбаясь, заметил капитан.
– Не может отстать от этой привычки.
– Ничего с ним не поделаешь, Василий Федорович, - отвечал, слегка краснея, старший офицер, вспомнивший, что и сам он не без греха в этом отношении.
– Уж я ему говорил...
– Только не дрался бы по крайней мере...
– Кажется, не дерется... Я не замечал, Василий Федорович.
– Боцман он хороший, что и говорить, но, кажется, не доволен нашими порядками... фрондирует, а?
– смеялся капитан.
– Привык, бедняга, сам к зуботычинам, ему и странно, что мы плаваем без линьков и без битья... Да, пожалуй, и не одному Федотову это странно, - прибавил капитан с грустной усмешкой.
Он подошел к краю мостика и стал глядеть на океан, вдыхая полной грудью и с видимым
– Андрей Николаевич!
– Что прикажете?
– Какое у нас сегодня по расписанию ученье?
– Артиллерийское, Василий Федорович.
– Так, пожалуйста, чтобы оно было не более четверти часа, много двадцати минут, а то люди утомятся. День будет жаркий.
– Слушаю-с.
– И вот еще что: прикажите, чтобы люди не пили простой воды, а непременно разбавленную вином... Доктор советует.
– Я сделаю распоряжение.
– Флаг поднять!
– раздалась веселая команда мичмана Лопатина.
Все обнажили головы.
Начались обычные утренние рапорты начальников отдельных частей о благополучии корвета по вверенным им частям, и все затем спустились в кают-компанию пить чай.
Мичман Лопатин торопливо сдал вахту и побежал вниз, предвкушая удовольствие выпить несколько стаканов чаю со свежими, только что испеченными булками. Мысли о чае занимали и Ашанина, когда он спускался по трапу вниз.
В кают-компании пьют чай и идут довольно оживленные разговоры и воспоминания о прежних плаваниях, о капитанах и адмиралах.
Еще не все воспоминания переданы, еще не все задушевные мнения высказаны, не все споры исчерпаны, не все книги корветской библиотеки прочитаны, и корвет всего неделю только тому назад, как оставил "берег", правда, скучный Порто-Гранде, бедный впечатлениями, но все-таки кое-какие впечатления были, - и потому беседы еще имеют интерес и воспоминания новизну. Еще люди, самых различных взглядов, характеров и темпераментов, скученные вместе на небольшом пространстве кают-компании и волей-неволей принужденные ежедневно видеть друг друга, не надоели один другому до тошноты, - это еще было впереди, к концу долгого перехода. А пока еще люди не были изучены до мелочей один другим, пока еще рассказы и анекдоты не повторялись в бесконечных изданиях, и однообразие долгого плавания не заставляло отыскивать друг в друге слабости, раздувать их и коситься до первого порта, новые впечатления которого снова оживляли кают-компанию, и люди, казавшиеся на длинном переходе несимпатичными, снова делались добрыми и хорошими товарищами, какими они и были на самом деле.
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как в старину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, - этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.