Вокзал для одного
Шрифт:
Гаврила пожал плечами.
– Трудно в двух словах.
– А вы в двадцати двух попробуйте.
Старик ничего не имел против. Особенно когда гостеприимный молодой хозяин выставил на стол графин с домашней вишневой настойкой. Тут ведь и мертвый разговорится.
Рассказчик из пенсионера вышел неплохой. Очевидно, у него было достаточно времени, чтобы соскучиться по человеческому разговору.
Когда-то Тамара была красива. Аппетитна, стройна, приветлива. Если молодую бабу кто-то любит, холит, лелеет да в постели разминает, она
Не веришь? Я двух жен пережил, знаю о чем говорю.
Была Тамарка замужем. Правда, совсем немножко. Да и не совсем по-настоящему замужем, прямо скажем. В конце восьмидесятых ходил к ней один красавец и даже вроде как остался. Мы уж думали, дело к свадьбе, да что-то ругаться они часто стали. Как праздник – так ор стоит. Тамарка любила подвыпить да подзакусить, а жених ее не особо этим делом увлекался: бывало, сядем во дворе с мужиками, зовем его: «Василий, айда задавим по чуть-чуть, завтра суббота!», – нет, качает головой, тащит домой сумки с дефицитом. Добытчик был, работал в каком-то серьезном учреждении, им карточки на питание особые давали, он их где-то втихаря отоваривал. Все Тамарке таскал – колбасы, консервы, икру в банках, сгущенку.
Но все равно, как праздник, так у них ор стоит на весь подъезд, хоть уши затыкай.
Остановился я у их двери однажды послушать, чуть не обалдел: она еле-еле языком ворочает, плачет чего-то, а он ее пытается урезонить, по щекам хлещет, воду в душе включает, а все без толку – она воет, как белуга. Бог знает, как они все это время жили. Уж на что я тертый калач, если баба в рев – я ее отключаю от всех своих систем жизнеобеспечения, не вижу, не слышу, ни о чем не прошу; она пару дней покричит, побросает посуду, а потом сама ластиться начинает, извиняться ползет, будто виновата была. Тут все хитро, братец, целая наука… но и я не смог бы так долго жить, как они в те годы. Никто бы не смог, думаю, если человек нормальный и привык, чтобы все у него было в порядке изо дня в день. Читал где-то: никакое живое существо не способно бесконечно мучиться, у него срабатывают защитные механизмы, попросту говоря, отключается сознание, когда боль пересекает определенный предел. И люди в этом смысле ничем не отличаются от каких-нибудь скунсов или кроликов. Если тебе все время больно и плохо – ты отключаешься и ни на что не реагируешь.
Иду однажды с работы вечером домой. Настроение хорошее, аванс дали и потратить еще не успел. Вижу – сидит Василий на ступеньках крыльца, курит нервно. Здороваюсь, присаживаюсь рядом. Загородили весь проход, но сидим. Погода хорошая, тепло, зад к бетону не примерзает, чего ж не посидеть.
– Что, сосед, – говорю, – пригорюнился?
Василий качает головой в ответ, машет рукой.
– Рассказывай, не жмись, – подбадриваю я.
– Да так, – говорит, – дерьмово. Выпить есть?
– Вроде есть. Пойдем ко мне поднимемся, я поищу.
– Нет, давай неси сюда. Сядем во дворе.
Я сходил домой, нашел в холодильнике ополовиненный пузырик «Столичной», нарезал хлеба с копченой колбасой, спустился вниз. Василий уже ожидал за столиком для домино, под тополем. Хорошо хоть мужиков наших тогда
Выпили по первой. Василий стал немного приходить в себя, порозовел.
– Веришь, – говорит, – жениться на ней хотел.
– На Тамарке?
– Ну, конечно, на ком же еще! Все, что нужно, есть: умная, хозяйственная, ласковая, два раза в неделю как заведенная в постели.
– В чем тогда проблем-с?
Он посмотрел на меня угрюмо. Я понял, что нужно уже по второй наливать, иначе разговор, как ишак без финика, дальше не пойдет.
Налил. Выпили, закусили. Помолчали.
– Пьет много, – выдавил Василий.
– Кто ж не пьет! – ржу в ответ. – Нашел тоже проблему.
– Я не пью. Вот этой твоей половинки «Столичной» мне на месяц хватит. Не люблю я беспросыпно этим делом заниматься, что в праздник, что без праздника, мне все равно. Работать надо, дом строить, детей рожать. Нельзя так много пить…
Долго он еще разорялся на эту тему, я, признаться, такого правоверного трезвенника в жизни не встречал. Но говорил убедительно, а под конец даже слезу у меня вышиб, подлец. Я-то троих вырастил, пристроил по-человечески, не хуже других, и дом у меня на огороде стоит, пусть и одноэтажный, убогонький, но на большее мы не заработали. А Васька целеустремленный был, хотел все по высшему разряду. «К полумерам не привык», как говорил один бородатый поп в кино.
Вот только проблема одна неразрешимая с ним приключилась – не в ту бабу влюбился.
– Любимых не выбирают, – страдал Васька задумчиво. – И мне деваться некуда. Только она слушать ничего не хочет. Я говорил: хорошим врачам покажемся, все лучшие клиники обойдем, в Москву поедем, если здесь не сыщутся, у тебя обязательно все получится, и не такие проблемы решались. Она ни в какую: «Нет, какая из меня мать, всё без толку, всё напрасно, чудес не бывает!». И давай водку жрать! Конечно, лучше пить с горя, чем пытаться что-то делать.
– Погоди, – говорю, – ты хочешь сказать, что она…
– …бесплодна. От того и дурит. Хотя, знаешь, причину, чтобы выпить, человек всегда найдет, а потом уже и не вспомнит, из-за чего начал.
Больше ничего он в тот вечер мне не сказал. Только сидел, молчал, допивал потихоньку бутылку со мной, а когда водка закончилась, встал и пошел к себе. И вот тут мне жалко стало эту дуру. Молодая ведь совсем, всего-то за тридцать чуть-чуть, а уже в тоске неразрешимой! Да и парня тоже понять могу – любит ее, никуда не денешься. Тут одно из двух: или беги от нее к лешему, пусть даже проклятия тебе в спину посылает, или уж оставайся до последнего и поддерживай, пока силы есть.
Что он выбрал? Я не знаю. Но криков и скандалов с каждой неделей становилось все больше, и звучали они все громче. А однажды я в окно увидел, как Васька отходит от дома с большой сумкой на плече. Больше я с ним нос к носу не встречался. Только соседи и жена рассказывали, что возвращался он сюда много раз. Помогал Тамарке с ремонтом квартиры, раздобыл где-то финскую сантехнику, обустроил ванную комнату, кафельной плитки дорогой несколько коробок надыбал, обои германские достал, все сам поклеил с какими-то мужиками. Я в то время в командировку уехал, мне жена рассказывала, что с утра до вечера стоял шум-гам, пыль на площадку неслась. Когда я вернулся, все уже закончилось.