Вокзал "Техас - Луизиана"

Славина Элен

— Скоты безмозглые, я вам покажу, как не слушать отца родного! Я их кормлю, одеваю, плачу за грёбаную учёбу, никому не нужную. Всё равно как были бестолочами, так и останутся. Сейчас вы у меня дождётесь, малолетки бесхребетные, я вам покажу, кто здесь хозяин!

Твен смотрел на брата и видел, как Марк начинает всхлипывать. Его нос покраснел, а из глаз уже готовились выступить первые слезинки, руки тряслись от страха. Надо было что-то срочно предпринимать, иначе отец обнаружит их тайное убежище.

— Успокойся, братишка, он не за нами пришёл. Не

плачь, а то он нас отыщет и всыплет. Отец очень злой и может без разбора влепить обоим.

— Не могу ничего с собой поделать, — шептал Марк, стараясь побороть фобию. — Мне так страшно, и я уже чувствую боль, которую он собирается причинить. Давай убьём его сейчас, пожа-а-алуйста, — Марк взглянул в серые глаза брата и увидел решимость отомстить за его страхи и боль.

— Да, ты прав, сейчас самое время. Нужно действовать быстро, пока он не знает, что мы здесь. Оставайся тут: ты слишком напряжён и можешь напортачить.

Марк замотал лохматой головой:

— Нет, я пойду с тобой! Я тоже хочу стукнуть его, чтобы он упал и больше никогда — слышишь! — никогда не встал!

Твен усадил брата на корточки и прошептал в ухо:

— Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что я сильнее и сейчас мне не больно, как тебе. Твоя спина кричит и изнывает от страданий. Стоит упасть на землю или задеть спиной дверь, и она снова начнёт кровоточить. От такой боли ты можешь свалиться замертво. Я же за тебя переживаю, дурачок, успокойся. Ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.

— Моргнул — ты уже вернулся?

— Ну не так же быстро, братишка. Подожди немного, и я вернусь…

Глава 2. Братья

2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана

 Вернувшись из психиатрической лечебницы наполовину сломленным человеком, Твен жил один в маленькой квартирке на окраине города. Приступы иногда возвращались, но не такие сильные, как до лечения. Раньше он не понимал, что делает, куда ходит, с кем разговаривает. Он совершал странные поступки, о которых потом не помнил. Несколько лет назад было совсем тяжко. Он часто пропадал на пару-тройку дней и не знал, как потом вновь оказывался дома.

Тогда брат и положил его в больницу, точнее, в психушку — так правильнее, и Твену поставили диагноз: шизофрения второй стадии.

— Твен — ши-и-зи-ик, давайте признаемся в этом, — произнёс он сам себе. За три года болезнь чуть поумерила свой пыл, и ему стало легче. — Теперь можно спокойно жить в нашем премилом обществе и чувствовать себя свободно, потому что у многих людей на Земле есть какое-то психическое расстройство. Просто они не знают об этом или знают, но никому не говорят, чтобы не расстраивать себя или родных. Ха-ха!

Твен стоял у окна и думал, что уже давно не писал картины. Он посмотрел на пальцы со всех сторон и понял, что соскучился по ощущениям, когда кисть становилась продолжением руки; по запаху краски, который проникает в мозг, заставляя нейроны медленно кружиться в вальсе; по учащённому сердцебиению, когда видишь завершённую картину в первый раз, словно только

что родившегося ребёнка. Раньше он много писал — любил это занятие с самого детства. Первая настоящая картина, которую он написал, был портрет матери, которую Твен никогда не видел. Он рисовал её, пытаясь воссоздать общую картину, запоминая лица чужих, посторонних людей. Когда портрет был закончен и он увидел лицо матери, то долго плакал о потерянной маме и той любви, которую никогда не почувствует.

— Интересно, где сейчас этот портрет? — задумчиво произнёс он. — Я не видел его лет десять, после того как отдал брату. Надо спросить у Марка, может, он знает.

В этот момент в дверь квартиры позвонили, и он пошёл открывать, не зная, кто стоит по ту сторону. В любом случае кто бы это ни был, это новости, изменения в скучной, устоявшейся жизни.

— Марк, братец, я так давно тебя не видел, заходи. Дай я обниму тебя!

Марк не стал сопротивляться, а, наоборот, потянулся к брату, чтобы обнять в ответ. Они не виделись несколько недель, и заметно было, что Твен скучал. Марк по нему тоже, но он не любил ездить к брату, потому что ему не нравились разговоры о прошлом, которые приводили к слезам Твена. Взгляды на жизнь у них были такие разные, а споры случались настолько горячие, что со стороны казалось, что ещё немного и будет драка. Но всё всегда заканчивалось примирением, смехом и поцелуями со стороны Твена.

— Я до твоего прихода размышлял, что давно не брал в руки краски и кисти. А ещё вспомнил, как в детстве нарисовал портрет мамы.

— Да, именно тогда твой талант художника как раз и проявился. Я помню тот портрет и те эмоции, которые возникли, когда я увидел маму впервые. Она была точно такой, какой была в моём сне. Но я давно не видел этот рисунок. Не знаю, где он может быть, наверное, потерялся…

— Я думаю, он не потерялся. Я думаю, мы его оставили.

— О чём ты говоришь? Где оставили?

— Да ты что, Марк, совсем ничего не помнишь? Я лежал в психушке, в которую ты меня запихнул, и то всё помню.

— Ну, не начинай, Твен, я запихнул тебя туда для твоего же блага. Твои приступы становились с каждым днём всё серьёзнее, ты перестал контролировать себя и свои действия. Я боялся, что ты однажды уйдёшь и больше не вернёшься.

— Да, хорошо. Я понял твои мотивы. Может, ты и прав, но ты не лежал там и не знаешь, как это!

— Да, не знаю. Может, просветишь меня? — начал выходить из себя Марк.

— Не нарывайся! Хоть ты и тренируешь спортсменов, дать тебе в нос я сумею! — крикнул Твен.

— Извини, брат, покипятился. День сегодня не задался с самого утра, — и тут Марк вспомнил, что в квартире оставил женщину, которую не хотел больше видеть.

— Так о чём это я говорил? Да… о портрете нашей матери. Так вот, я думаю, что мы оставили его в Льюисвилле, в Техасе, когда уезжали оттуда несколько лет назад.

— Не знаю, Твен, мне кажется, мы его брали с собой. Я помню, как положил рисунок в прикроватную тумбочку. А потом… не помню…