Вокзал Ватерлоо

Грейсон Эмили

— Впечатляет, — сказал он.

— О да. Что называется, демонстрирую свое оксфордское образование, — пошутила Мод. Они оба рассмеялись. Потом Мод поспешила в свою комнату, села на аккуратно заправленную койку и замерла с письмом в руках. Несколько минут она просто смотрела на него, пытаясь угадать его содержание, выведенные рукой Стивена красивые слова, которых она ждала больше года. Конечно, война еще не окончена, даже не близится к завершению, но Стивен ранен и дома, что дало ему возможность послать ей весточку, поскольку сейчас он находился не в засекреченном месте, откуда писем

посылать нельзя. Она сидела с холодным конвертом в руках, который прежде держал Стивен, потом сделала глубокий вдох и вскрыла письмо.

«Мод, — начиналось оно.

Я не могу много писать, у меня мало времени. Хелена рядом, и я не вправе ее игнорировать. Лейтенант Томсон, вероятно, уже тебе сообщил, что я был ранен. Временами меня мучит очень сильная боль, и таблетки, которые дают мне врачи, туманят сознание, так что мне трудно сосредоточиться. Письмо будет безыскусным, но, надеюсь, суть своих мыслей мне удастся передать. Пожалуй, лучше за меня все скажет А. Л. Слейтон». И на следующей странице Мод увидела написанную рукой Стивена балладу «Роза и Олень». Только, к ее удивлению, это была не вся баллада, повествующая о счастливом союзе влюбленных, а лишь ее последние строки, в которых Розе снится ужасный сон:

Ее огонь светил, как прежде, но он не замечал его сиянья. Как все олени, в пору зимней стужи он закалился, но и зачерствел душой. И Роза перестала быть прекрасной для бессердечного и черствого Оленя. Она не верила в его жестокость, но в сердце его не было любви. И он покинул Розу навсегда».

А внизу стояла только подпись Стивена.

Поначалу Мод ничего не поняла. А потом до нее дошло.

Он бросил ее. Все кончено.

Почему? На этот счет Мод не имела ни малейшего представления, так же, как Роза в своем сне не могла поверить, что Олень оставил ее. Конечно, в полной версии баллады Олень на самом деле вовсе не бросал Розу: ей это просто привиделось. Но данный отрывок, выражавший «суть» мыслей Стивена, имел однозначное толкование. Чем она провинилась? Разумеется, ничем. Да и чем она могла перед ним провиниться? Ведь он не видел ее более года. Но, очевидно, за это время Стивен, как и Олень во сне Розы, изменился, зачерствел. Это война его так изменила. Он зачерствел и разлюбил ее. Вернувшись домой залечивать раны и вновь увидев свою болезненную жену, Стивен, вероятно, вспомнил про свои обязательства перед Хеленой, и это только поспособствовало охлаждению его угасающих чувств к Мод.

Какова бы ни была причина, ей он больше не принадлежал. У нее со Стивеном, как и у многих других до них, был оксфордский роман — любовь, расцветшая в покое и красоте университета. Долгие послеполуденные часы, сидение за книгами, вино, которое они пили вместе, прогулка вдоль Темзы, короткая поездка в Лондон — в Лондон до налетов авиации, с еще не разбомбленными зданиями, — гостиница «Роза и олень», на которую Мод после отъезда Стивена даже издалека посмотреть боялась. Все это осталось в прошлом.

Она скомкала письмо, смяла

его в кулаке и зарыдала. Ей и самой это было странно. В Брэкетт-он-Хит она научилась сдерживать слезы. Она просто не могла плакать перед пациентами, ибо тогда они совсем бы упали духом и решили, что их положение безнадежно. Мод всегда была обязана демонстрировать оптимизм, бодрость, деловитость, профессионализм и хорошее настроение, что успокаивало раненых. «Так, давайте посмотрим вашу рану», — говорила она истекающему кровью солдату, хотя, и не приглядываясь, могла бы сказать, что откроется ее взору.

Пациенты умирали, но Мод не плакала. Всего лишь месяц назад в одной из палат лежал пятнадцатилетий мальчик, Найджел Пирс, доставленный в госпиталь с травмой головы, полученной во время бомбежки. Его мучила сильная боль, но он не унывал, был забавным и смешливым, напоминая Мод ее младшего брата, Джеймса, которого она не видела с тех самых пор, как отплыла на «Куин Мэри» в Англию. Когда бы Мод ни проходила мимо палаты, в которой лежал Найджел, мальчик всегда ее узнавал по характерному скрипу ее тапочек.

— Твои тапочки вжикают: вжик-вжи-и-ик-вжик, — объяснил он. — Тапочки сестры Уотерстоун просто скрипят: скрип-скрип-скрип, а у других медсестер… я понятию не имею, какие звуки они издают, потому что мне они нравятся меньше. А тапочки сестры Паттерсон вообще молчат, да?

— Пожалуй, — согласилась Мод. — Прежде я об этом как-то не задумывалась, но теперь… да, пожалуй, она ходит беззвучно.

— Значит, она, как вампир, может явиться ко мне среди ночи и выпить мою кровь, — сказал Найджел.

— Прекрати, — рассмеялась Мод. — Ты навлечешь на меня неприятности.

— Иногда я лежу здесь, — продолжал Найджел через мгновение, — и просто прислушиваюсь. И когда до меня доносится протяжное вжиканье, свидетельствующее о твоем приближении, мне сразу так хорошо становится. Только в такие минуты я и чувствую себя счастливым в этом ужасном месте.

Мод старалась чаще заходить к Найджелу. Она приносила ему газеты и программу скачек, и его матери, миссис Пирс, доброй обеспокоенной женщине, ежедневно сообщала о состоянии ее сына. А потом как-то ночью нескольких медсестер и врачей срочно вызвали к постели Найджела. Через неделю после ранения у него неожиданно началось кровоизлияние в мозг. Он не пережил ту ночь.

Мод хотелось плакать, хотелось визжать и колотить в стену, крича всем, как это несправедливо и чудовищно. Ведь этот милый мальчик не сделал ничего плохого, он даже на фронт пойти не мог, потому что был совсем юным, — ему бы еще жить да жить. Но она не плакала, потому что плакать была вправе только миссис Пирс, когда ее вызвали в госпиталь и сообщили о смерти ее единственного сына, а Мод должна была утешать несчастную мать. Что она и сделала.

Мод плакала, когда пришло известие о гибели Неда Уотерстоуна. И вовсе не потому, что не могла сдержать слезы, — просто тогда нужно было плакать, ее слезы были уместны. Эдит нуждалась в ее слезах не меньше, чем в своих собственных; Эдит требовалось, чтобы подруга поплакала вместе с ней. И Мод плакала с ней несколько раз, а потом перестала — просто слушала, как та плачет.