Вокзал Виктория
Шрифт:
Темой урока был Лермонтов. Вика увлеченно читала наизусть «Думу», потом разбирали, почему стыдно и просто глупо прожить такую жизнь, которую поэт назвал ровным путем без цели, пиром на празднике чужом… Ничего необычного в этом уроке в общем-то не было, но Вика увлеклась, и ученики увлеклись тоже. Они жарко спорили, и она была уверена, что урок им запомнится и подумают они еще над «Думой».
После урока начальница попросила ее остаться в классе. Конечно, надо же высказать впечатления. И замечания тоже выскажет, уж это к гадалке не ходи, одного взгляда на поджатые губы достаточно, чтобы понять, что недовольство, чистое и цельное, ни к чему даже конкретному не привязанное,
– Виктория Викторовна, объясните, пожалуйста, зачем вы делаете такой акцент именно на «Думе»? – спросила начальница.
– А почему мне не делать акцент именно на «Думе»? – Вика постаралась не подать ни малейшего вида, что она удивлена этим странным вопросом. – Это стихотворение входит в программу.
– Да, входит. – По всему тону начальницы было понятно, что она не понимает, как такое безобразное стихотворение может входить в школьную программу. – Но я бы вам советовала изучать его как можно менее подробно.
– Почему? – спросила Вика.
Она уже понимала, что дело тут не в одном только начальницыном гнусном характере. Многое из того, что волнами накатывало в последнее время, вспомнилось ей разом.
Но того, что она услышала в ответ, Вика все же не ожидала.
– Я надеюсь, это стихотворение в ближайшее время будет убрано из школьной программы, – отчеканила та.
– Почему? – прищурившись, чтобы не вспылить, снова спросила Вика.
– А вы сами не понимаете? Вы считаете, дети должны размышлять вот в этом направлении? «К добру и злу постыдно равнодушны, в начале поприща мы вянем без борьбы; перед опасностью позорно малодушны и перед властию – презренные рабы»? – Когда она чеканила эти строки – наизусть запомнила, надо же! – в ее голосе слышалось не отвращение даже, а ненависть. – Вы считаете, школа должна вот этому учить?
Вика растерялась. Растерянность была так странна, так необычна для нее, что она даже не сразу поняла, что это с нею. Она не терялась никогда и ни от чего, а тут…
– Но это же Лермонтов… – глупо пробормотала она. – Классик.
– У классиков тоже были ошибки. Они многого не понимали. И их могут неправильно понять. Особенно дети.
«Что это? – глядя на эту женщину вытаращенными глазами, подумала Вика. – Откуда это, как такое может быть?!»
Она понимала, что перед ней сидит чудовище, и понимала, что дело не в самой этой глупой тетке с ее идиотской прической.
«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», – всплыло у Вики в памяти.
Как ни странно, ей тут же стало смешно. Радищевское чудище помогло не бояться, вот что.
– Вы зря иронизируете, Виктория Викторовна. – Мадам была не лыком шита, сразу приметила чертиков у Вики в глазах. – Подход к преподаванию гуманитарных предметов должен быть пересмотрен, и он будет пересмотрен.
С этим она и ушла, оставив Вику в недоумении.
Недоумение длилось недолго. Прятаться за ним, вообще за чем-либо прятаться – за увлеченными спорами на уроках литературы, за прекрасным летним походом в Крым, да мало ли за чем еще! – больше не удавалось. Все это катило валом, шло «свиньей», как псы-рыцари на Чудском озере, только, в отличие от Ледового побоища, темная сила валила не извне, а изнутри, и непонятно было, как ее одолевать, как ее избегать хотя бы. Ну как избежишь того, чтобы писать тонны никому не нужных отчетов и планов, которые сжирают все твое время и лишают тебя сил, нужных совсем на другое, живое? Что возражать бесконечным проверяющим, зачастившим к ним в школу над Камой,
– Исай Ливериевич, что мы будем делать?
Вика сидела в кабинете директора, едва сдерживая ярость. Два часа назад была получена бумага, в которой учреждениям образования предписывалось не пользоваться поисковиком Гугла, а также не заводить на нем почтовые ящики. В другой бумаге, пришедшей вдогонку, предписывалось также не участвовать в иностранных образовательных программах. Почему, в бумаге написано не было, но всезнающая Таня Ростовцева сказала, что устно разъяснили: из соображений безопасности. Какая опасность исходит от фестиваля Больших Рек, который только-только затеяли вместе с гимназией из Кельна, Тане разъяснить не смогли.
Да Вика и не ждала разъяснений. Темная тень, наползающая на жизнь, и так была для нее очевидна.
Она только хотела знать, что ей, вот именно ей, Вике Дерби из школы над Камой, делать в сложившихся обстоятельствах.
– Мы будем жить и работать, – сказал Исай Ливериевич. – Будем учить детей. Что нам еще остается, Вика?
– Ничего не остается… – пробормотала она.
О том, что именно дети ее больше всего и пугают, говорить Ненастьеву она не стала. Он и сам наверняка это знает, и даже получше, чем она. Одного Вика не понимала: как же она могла не замечать, что это начинается, крепнет, становится всеобъемлющим? Оправдывало ее лишь то, что произошло все это мгновенно, а вернее, как-то мгновенно, одномоментно вышли на поверхность мрачные силы, душащие жизнь.
На литературном кружке Алина Петрик из восьмого «Б» прочитала рассказ, написанный по впечатлениям от летней поездки с родителями в Испанию. В нем рассказывалось, что большинство жителей Барселоны лицемеры, потому что постоянно улыбаются незнакомым людям.
– А ты не предполагаешь, что им приятнее улыбнуться незнакомому человеку, чем посмотреть на него волком? – спросила Вика.
Она уже догадывалась, что услышит в ответ.
– У них неискренние улыбки, – уверенно сказала Алина. – Это же понятно.
– Почему это понятно?
– Ну, у нас же никто вот так вот не улыбается каждому встречному-поперечному.
– А ты не допускаешь, что в этом смысле не они, а мы ведем себя неправильно?
– Не допускаю, – отчеканила Петрик. – Это непатриотично, так говорить о своей стране.
Вика не поверила своим ушам. Она и глазам своим уже не верила. Алина была красивая, длинноногая, и прическа у нее была не «вшивый домик», а современный боб. Но чеканные интонации были те же самые, что у начальницы управления образования, и сделать с этим ничего уже было нельзя. Вика, во всяком случае, не знала, что с этим делать. Она учила эту девочку, самую обыкновенную, неглупую и веселую девочку, пять лет, и все оказалось бесполезно. И Ваню Малеева учила, а он сказал, что согласен с Алиной, а все остальные, кого Вика учила тоже, просто промолчали. И даже то, что после кружка к ней подошел Коля из седьмого класса и, с опаской какой-то озираясь, быстро проговорил, что Алинка просто дура, – даже это ее не утешило.
Но надо было жить и работать, Исай Ливериевич был прав.
Она умела только учить русскому языку и литературе. Она любила только эту работу. Она не представляла без этой работы свою жизнь. А главное, у нее был Витька, его надо было вырастить, и это было самым весомым аргументом против того, чтобы опустить руки.
Того, что произойдет через неделю, Вика предвидеть не могла. Да и никто не мог этого предвидеть, иначе подготовились бы, может. Хотя как к такому подготовишься…