Вокзал Виктория
Шрифт:
– Н-ничего… – пробормотала Вика. – Спасибо…
Жареная рыба таяла во рту, картошка тоже, но даже если бы они были жесткие, как подошвы, Вика расправилась бы с ними во мгновенье ока. Ей не верилось, что час назад она не смогла бы себя заставить даже воды глотнуть.
«Как после тифа, – подумала она. – Не лопнуть бы с непривычки!»
Вряд ли это опасение относилось к еде. Не в первую очередь к еде точно.
– Вот видите, вы совершенно нормальны, – сказал Зимин, когда Вика положила вилку с ножом на пустую тарелку и отдышалась. – Нисколько не одичали. А что вам плохо в капсуле…
– Уже одиннадцать? – поразилась Вика. – У нас вообще ночь, значит. А меня даже в сон не клонит!
– Это на вас свежий эль так благотворно действует, – заметил Зимин. – Английских корней нет случайно?
– Английским взяться неоткуда, – улыбнулась Вика. – Но вообще-то я о своих корнях понятия не имею. Пыталась что-нибудь про мать выяснить, но она сама детдомовская была, и сведений о ней никаких. Звали Виктория, фамилия непонятно откуда. Удивительно, кстати: все-таки если ее родители в войну погибли, то хоть что-нибудь же должно о них быть известно. Значит, враги народа были, наверное.
Вышли из паба и пошли обратно в сторону Белгрэйв-роуд, к отелю. Теперь Вика уже не казалась себе сомнамбулой, парящей над мостовой. Она чувствовала каждый свой шаг и каждый шаг человека, идущего рядом, и от этого ясного ощущения каждого шага ей было так хорошо, будто она превратилась вдруг в рыбу и поплыла по большой полноводной реке.
– Почему вы думаете, что они были враги народа? – спросил Зимин.
Он шел очень быстро и, наверное, думал только о том, вернулись ли его ученики. То есть это Вика понимала, что он думает об этом, а по его вопросу, по тону, которым он его задал, понять это было невозможно.
Не из вежливости он задал этот вопрос, вот что она в его голосе расслышала.
– А почему тогда никаких о них сведений нет? У меня только фотография есть, и то случайно, – ответила Вика. – И я, знаете, думаю…
Но тут они увидели впереди знакомую компанию, и Зимин поспешно произнес:
– Извините, Вика. Идите в отель без меня, ладно? Вот ключ.
– Но как же… – начала было она.
– Это от моего номера. Можете занимать, я у мальчишек переночую, у них кровать одна свободна. Извините! – повторил он и ушел к своим ученикам.
А Вика осталась одна. И пошла в отель напротив Варвик-сквер, куда ж еще ей было деваться.
Отель оказался из разряда «бэд энд брэкфест»: крошечный чистенький номер, в котором вдвоем не разминешься, и такая же ванная комната с узкой душевой кабиной. Вика умылась холодной водой, взглянула на себя в зеркало.
Ей показалось, что она видит не себя. То есть лицо ее не переменилось, конечно, те же высокие скулы и тот же подбородок треугольником, и глаза не приобрели другую форму, остались длинными, до висков. Но словно бы кто-то другой смотрел на нее из зеркала этими глазами.
Вика зажмурилась и помотала головой. Она не любила мистику и не верила в загадочные видения.
Но стоило только подумать этими словами, «загадочные видения», как лицо Дмитрия Павловича Зимина представилось ей с такой ясностью,
В его лице не было ничего загадочного – не считать же загадкой внимательный взгляд, – но что-то необычное было точно. Что, Вика не понимала, и это беспокоило ее, волновало. От этого волнения, а не от холодной воды горели сейчас ее щеки.
«Но когда ты руки вложишь меж ладоней дорогих…»
Да, это было как глубокий вдох. После него все и переменилось, после этого вдоха. После того как она почувствовала, как он держит ее руки между своими ладонями.
Но что же такого необычного в его лице?..
Оставаться в комнате было невозможно. Вика металась бы по ней, как по клетке, но по ней и метаться было невозможно: нос утыкался то в одну стенку, то в другую.
Она вышла в коридор, прислушалась. В дешевом отеле останавливались, конечно, люди большей частью молодые, поэтому за каждой из дверей стоял шум. И не стучаться же в каждую с вопросом, не здесь ли Дмитрий Павлович Зимин. Да если она его и обнаружит, то что ему скажет?
Вика поскорее пробежала по коридору и вышла на улицу. Теперь, в темноте, запах осени – листьев, травы, живой влажной земли – стал глубоким и острым. Она перебежала на другую сторону Белгрэйв-роуд, миновала Варвик-сквер и пошла куда ноги несут, понимая при этом, что ноги несут ее к Темзе. Она выросла на большой реке, поэтому чувствовала ее присутствие, как другие люди чувствуют только присутствие близкого человека, да и то не все его чувствуют вообще-то.
Остался справа светящийся бессонный вокзал Виктория. Река уже блестела впереди темным ночным металлическим блеском. Вика замедлила шаг. Она шла и думала. Нет, нельзя было назвать это мыслями – она шла и пыталась понять, почему так переменилась ее жизнь от одного лишь движения рук человека, которого она видела два раза в жизни. Как такое может быть, что по их мановению мир перевернулся, плеснул хвостом, как огромная рыба, и стал совершенно новым? Вдруг, в одно мгновенье перестал быть скопищем мелких и непонятных хаотичных движений, приобрел смысл и устремился вперед.
Ну и просто волновалась она в эти минуты, идя по пустынной улице к реке. Просто билось у нее сердце, чуть не выпрыгивало из груди.
– Вика, подождите!
Она не удивилась. Может, Зимин просто увидел в окно, как она вышла из отеля, может, сам покурить вышел и разглядел ее издалека. Как бы там ни было, она не удивилась, когда он догнал ее на пустынной улице.
– Вы отдохнули бы, – сказал он и пошел рядом. – Постарались бы уснуть.
– Я не устала, Дмитрий Павлович, – сказала Вика. – Я волнуюсь просто, вот и вышла.
– Отчего волнуетесь?
– Так. Думаю.
– Это волнующее занятие, да.
Она не смотрела на него, но почувствовала, что он улыбнулся.
– Я вас как раз перебил, когда вы говорили, что думаете о родителях вашей мамы, – сказал Зимин. – И что у вас есть их фотография.
– Я вообще-то не знаю, их это фотография или нет. Но наверное, все же их.
– Почему?
– А вот.
Вика достала из сумки старую фотографию. Чудо, что она уцелела – только потому, что лежала не в бумажнике, а в паспорте.