Вокзал
Шрифт:
— Ихнее задание — кирпич разбирать. А я их в подвал загоняю. Трупы выносить. Как тут кирпич брать, если помещение занято… И, вообще, похоронить надо, раз откопали.
Дядя Саша, молча куривший до сих пор, вплотную приблизился к сержанту.
— Дело-то какое… — заторопился, зашептал в лицо пареньку. — Сынок у меня в войну затерялся. В лагерь его поместили. А там на моих глазах… Тип один камнем его ударил. Кирпичом по голове. Понятно? И унесли. В госпиталь.
— В здешних местах?
— Не совсем. Однако — в России. В госпиталь, по-ихнему в
— Полезайте, не жалко… Только вот даже эти, которые под конвоем, а не шибко туда лезут. Едва уговорил. Порешили: за одним мертвым двое спускаются и сразу вылезают. А за вторым — другие двое… А то, слышь, противогазы им подавай! Где их тут взять, когда они в казарме, противогазы эти.
К сержанту из-за развалин, оттуда, где копали братскую могилу, примчался веснушчатый хлопотливый солдат из конвойных.
— Товарищ сержант, про глубь указания не было! Сколь вглубь?!
— До песочка дошли теперь?
— Так точно! Красненький…
— И в песочек на метр. В самый раз.
— И то хлеб, товарищ сержант! — повеселел боец. — А то — ну-тка до глины ба! — повеселел и убежал.
Дядя Саша вторично метнулся к сержанту:
— Вы у них документы, документы проверьте!
— У кого это?
— У них, у них… У мертвых.
— Указание есть: какие будут бумаги — изъять. Только какие «документы», когда голые все, то есть в нижнем, в споднем… И темень. Слазил я туда. С фонариком. Да разве чего понять? Может, и не наши вовсе. А какие другие. Это ведь только по слухам, что наши… Потому как — убитые…
— Все равно — необходимость имею… Опуститься, — настаивал на своем Валуев. — Ты подожди-ка меня, Лукьян Григорьевич. Я скоренько. Глазами только взглянуть… А не то после покою не будет.
— Ступайте, ступайте… Обожду. Вот подвинусь малость с-под ветра. И собачку свою положите ко мне в солому. Чего ей тут бегать, нюхать?
Дядя Саша подцепил под брюшко ничего не понимавшего Катыша, засунул его в соломенную труху, поближе к Светлицыну. Потом в сопровождении сержанта двинулся к черному, пробитому в куполе погреба отверстию.
Из ямы уже явились первые двое, предварительно подав «на-гора» носилки с чем-то неприглядным. Дядя Саша видел, что остальные немцы заинтересованно обступили тех двоих, выскочивших из-под земли. Тогда и Валуев, с молчаливого согласия сержанта, поспешил к очевидцам. Перед ним расступались. Дядя Саша был пугающе тощ. Смахивал на концлагерника, и пленные, взглянув на него, поспешно отворачивались.
— Слышь-ка, камрад… — ухватился Валуев за одного из тех, что лазали в дырку. Пальцы рук его так и бегали перед лицом немца, так и терлись друг о друга, словно дяде Саше чего-то не хватало. — Кто они там, ферштеешь? Кто будут по национальности? Наши? Ваши?
Немец, к которому обращался Валуев, был седой по вискам. Под темными бровями умные, тяжелые, словно больные глаза.
— Русиш там или дойч? — пришел дяде Саше на помощь сержант.
Немец устало
— Луди, луди!
— Говорит, люди там, — перевел Валуеву сержант, хотя и без перевода все было ясно.
В зияющее отверстие опустили свежесколоченные лестницы — одну в метре от другой.
За очередным трупом отправлялись два молоденьких немца: чернявый и беленький. Белый повязал нос застиранным платочком. Черный варежки из-под ремня вытащил, на руки надел. Следом за ними в пролом полез и дядя Саша.
Там, внизу, под самым проломом, видимость в радиусе десяти метров была сносной. А дальше, в глубине помещения, свет проливал керосиновый фонарь «летучая мышь».
Первое, что, помимо запаха, неприятно поразило Валуева, была омерзительная сырость на полу. Направо и налево в неясные пространства подземелья уходили очертания полусгнивших нар. Кое-где верхний ряд нар обвалился. Все, что осталось от людей, лежало серыми кучками. Скелеты в тряпье валялись всюду: в проходе, на нарах и под нарами. Сам подвал — непосредственно стены, своды потолка — поврежден не был. Можно предположить, что взорванный заводик наглухо засыпал собой подвальное помещение и все, что в нем тогда находилось.
Судя по разнообразным позам погибших, люди умирали в муках и не сразу. Скорее всего — от удушья, от нехватки воздуха. От голода умирают иначе: полностью обессилев, не дергаясь.
Сняв с гвоздя «летучую мышь», дядя Саша захотел пройтись по рядам. Но не увидел ни лиц, ни примет принадлежности к тому или иному народу. Он увидел только смерть. Вернее — ее работу. Но увидел так близко и с такими страшными подробностями, что даже о просроченном паспорте перестал думать и все страхи свои земные на какое-то время позабыл…
«Господи, — подумал он, — стоит ли жить вообще, чтобы так умирать? Сынок мой, да если ты здесь и найду я тебя в этой преисподней, да разве ж мне легче сделается после виденного? Нельзя на такое смотреть… Живому…»
У Валуева закружилась голова. Он судорожно ухватился за гнилые доски. И только благодаря малому весу дяди Саши ничего не обвалилось, ничего не рассыпалось.
Пленный с повязкой на носу заметил, что странному тощему дядьке сделалось не по себе… И тогда, отобрав у Валуева фонарь, юноша подхватил русского под мышки и так, почти волоком, дотащил до отверстия, где второй пленный принимал сверху порожние носилки.
Нужно было видеть, с каким измученным лицом возвращался дядя Саша из ямы на свет божий… Сержант протягивал Валуеву руку и, поддерживая его при подъеме, испуганно оттопырил нижнюю губу.
— Нашли, да?! Сынка то есть?.. Вашего?
— Не для моей комплекции такие опускания…
— Тут и водолазу не всякому впору… — заскрипел деревяшкой Светлицын, становясь с дядей Сашей бок о бок. — Покурите-ка вот, — сунул Валуеву в губы зажженную цигарку.
Лукьян заметил, что дядя Саша пристально смотрит на одного из пленных… Сам еле держится на ногах, а смотрит с великим вниманием и напряжением.