Волчье кладбище

Бранто Тони

Похоже было, что проректору давно хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. А может, ему страшно было возвращаться к своим проректорским делам и разбираться с нашей ночной прогулкой и засранцем Тео. Кочински продолжал погружаться в воспоминания.

– Позже мы попали с ним в один батальон, случайно или почти. В любом случае мне хотелось разыскать его, сказать, что я сожалею. Дарт не был на меня в обиде, хотя выходило, что его многочисленные рубцы на заднице были получены зазря. Четыре года учёбы у него пошли прахом. Я обещал ему, что он

вернётся в Роданфорд, когда мой отец уйдёт на покой. Ждать пришлось долго, старик до гниения в суставах держался в седле, но… Обещание своё я сдержал.

Кочински облегчённо вздохнул. И я за дверью тоже вздохнул. Я начал сочувствовать проректору. Мой отец всё же лучше.

– Вы правы, мистер Карлсен. Монарх здесь я, и только меня Тео может винить в своём моральном уродстве. Я и физически не больно-то вырос. Как будто бог меня наказал за мою никчёмность. Даже война не смогла пробудить во мне силы действовать.

– Вы отменили порку, – напомнил Адам.

– Не следовало мне этого делать, – признался Кочински. – Мягкотелым я был в начале своего первого семестра. Вычищал следы тирании из Роданфорда.

Внезапно тон сменился на более привычный, сухой.

– Мне следует серьёзно подумать о возвращении розог. Но я всё-таки считаю любовь сильнее розги. Я бы очень хотел, чтобы Тео смог полюбить кого-нибудь, кроме себя. Но у него рост, как у его деда, выше шести футов, и чувство превосходства над остальными.

Милек Кочински встал и теперь направлялся к выходу.

– Старик мой лежит в кровати и умирает, но даже в таком положении смотрит на меня сверху вниз. Ни одного из принятых мной решений не одобрил. Нрав ему мой кажется снисходителен слишком. Подчинённых надо брать с квалификацией и безупречными рекомендациями, а не из моральных калек, говорит он.

У двери Кочински остановился. Я отошёл чуток в сторону.

– А в прошлом году я снова женился. На молодой. И старик заметил, что Анна не заслуживает такой рохли, как я. – Он резко повернулся к Адаму. – И знаете, что я ему ответил?

Адам молчал, или я не услышал его ответа.

– Пожелал ему хорошенько просраться!

Кочински рассмеялся. Я сам еле сдержался от одобрительного возгласа. Молодец проректор!

О новой миссис Кочински мы немного слышали. И в основном то были на редкость пошлые реплики, кинутые во всеуслышание её новым пасынком. Вкратце, если им можно верить, Анна Кочински – весьма недурна.

Поуспокоившись, Милек Кочински отворил дверь в коридор и, завидев меня, ничуть не удивился и не возмутился, словно я и должен был стоять там, где стоял, и сказал сухо:

– Отец Лерри был прав, говоря о нынешних Иезавелях. Вы должны понимать, мистер Гарфилд, у этих девиц не первый сезон охоты. Испокон веков они ходили и совращали студентов. Вас, Гарфилд, конечно, совращать не нужно, но не у всех из вас есть голова на плечах. Много тех, кто головой в штанах думает чаще, кто может клюнуть и напортачить, а распутывать нам.

– Клюнуть? – удивился

я.

– Кто-то из вас, в силу юного возраста, может обидеть одну из них. Мало ли на что тогда она решится. Пойдёт в муниципальный совет, расскажет о растлении, что чинят наши студенты. Вы должны понимать, что в этой игре не только вы, в ней – мы все. Роданфорд – не проходной двор. Не один будущий политик его окончил…

Усталый голос опустился в официальный, немного раздражённый регистр. Кочински словно бы вспомнил о важности суровых проректорских обязанностей.

– И когда я говорю «мы все», я имею в виду и вас, мистер Карлсен. Я требую от всех личного присутствия. Не мы сегодня устанавливаем правила жизни, за нас это делают другие. И тогда вы, мистер Карлсен, можете кончить вовсе не доктором наук, как вам кажется.

Откровений и смеха будто не было, и Кочински, вероятно, жалел уже, что дал слабину, поступившись железными проректорскими принципами.

– Уже девять лет я живу в чужой стране, не по своему желанию, сэр. Не говорите мне, что жизнь может измениться. Я это знаю, сэр. Я узнал это раньше, чем вы, – сказал ему Адам. – Но я ни на что не жалуюсь.

Рука Кочински скользнула по дверному косяку, его взгляд будто бы говорил: «Жаль, что меня в десять лет от отца не увезли…»

Он обратился к нам уже через плечо:

– Не покупайте сигареты в лавке О’Брайена, Гарфилд. Студенты Роданфорда официально не курят, а ирландцы неофициально – всё ещё наши враги.

На этом он удалился. Я вернулся в комнату и наконец-то плюхнулся на свою скрипящую никелированную кровать, как следует растянувшись.

– Один вопрос – зачем?

Адам ответил:

– Я не сомневаюсь, Макс, что устроить оргию на территории Роданфорда идея твоя.

Я холодно покосился на соседа, затем ухмыльнулся.

– И что с того? – зевая, промямлил я.

– Как будто ты не знаешь Тео, – Адам поднял тетрадь с подоконника и начал заново изучать свой рисунок.

– И что с того?

– Он развлечётся, но, когда ему надоест, сдаст зачинщика, а с самого, как с гуся вода.

– Он бы не сделал ничего подобного. Я дал ему сигарету.

– А, я не знал этих подробностей. – Адам отшвырнул тетрадь. – В таком случае извини.

Я не ответил.

Цитируя Марка Твена, настоящий друг с тобой, когда ты неправ. Когда ты прав, всякий будет с тобой.

Это правда, Адам постоянно вытаскивал меня из передряг. По-скандинавски просто. Но что за работа при этом кипела в белобрысой башке той, догадаться можно было разве что по взгляду.

Неоднократно я слышал пошлый афоризм, что глаза наши имеют свойство впитывать ужас, который могли наблюдать. У Адама глаза медно-ржавого цвета, какой луна бывает при затмении. Ужасные, ужасные глаза! Я живу с ними девять лет и до чего дожил: избегаю их, словно уберегаю легко вскипающую кровь от щепоти перца.