Волчьи ягоды
Шрифт:
Завтра этап прогонят через баню, прожарят одежду, выдадут матрас и прочую казенщину и расфасуют по общим камерам. Но это будет завтра. Или послезавтра. А может, и через неделю — бывает и такое…
Нары трехъярусные в сборной камере — ни белья здесь, ни матрасов. Парашей воняет нестерпимо. Новички жмутся, что называется, по углам. Растеряны они и подавлены, и мечта у них сейчас простая — закрыть глаза и проснуться в зале судебных заседаний, где они самым чудесным образом будут оправданы. А если вдруг не оправдают, то снова можно заснуть
Бывалые зэки такими мечтами не балуются. Этот народ живет настоящим. Холодно в камере, значит, надо согреться, а заодно и взбодриться. Чифирь для этого — самое то. У кого-то алюминиевая кружка нашлась, кто-то достал пачку чая. А полотенце на растопку можно взять у прыщавого очкарика, который только рад будет угодить самозваной блатоте. Да он и рад. Его полотенце жгут, а он улыбается. Ему и глотка не дадут сделать, но это его не печалит. Главное, чтобы не били.
Антон и сам не прочь был бы присоединиться к «чайной церемонии», но не нравится ему «блаткомитет». «Бакланы» дешевые в нем собрались — кричат, бузят, понты колотят. Серьезные люди так себя не ведут, маленьких не обижают. Серьезные люди на мелочи не размениваются, они из тех быков, которые медленно спускаются с горы и разом окучивают все стадо…
— Э-э, ля, дрова закончились! — заколотился длинноносый верзила с маленькими злыми глазками.
Антон лишь усмехнулся, глядя на него. Полотенце в жгут скручивают, тогда его хватает, чтобы вскипятить кружку с водой, он скомкал его, поэтому прогорело оно зря.
— Слышь, фраерок, утирку давай! — обратился к Антону коренастый парень с красным от фурункулеза лицом.
— А на чифирь приглашаешь? — спросил Антон.
Он человек бывалый, у него в сумке и чай имеется, и две кружки — большая, алюминиевая, и маленькая, из крепкого фарфора.
— Приглашаем! На палку чая! — хохотнул рыжеволосый хмырь с двумя железными зубами в верхнем ряду.
Антон сделал вид, что не услышал его. Но и в сумку за полотенцем не полез.
— Эй, ты чо, заснул? — накинулся на него фурункулезный. — Утирку, говорю, давай!
— Не дам, — коротко ответил Антон.
— Слышь, а ты чего, как девочка, ломаешься? — подошел к Антону длинноносый. — Может, ты и есть девочка?..
Антону пришлось подняться с нар, чтобы не схлопотать коленкой в лицо.
— Да нет, не девочка он, — ухмыльнулся фурункулезный. — Хотел быть девочкой, а не получилось… Хочешь, поможем?
— Не хочу.
— А кто тебя спрашивать будет?
— Ты не думай, кого будешь спрашивать ты, — угрожающе сощурился Антон, — ты думай, как будут спрашивать с тебя. А за гнилые базары спрашивают конкретно.
— И кто с меня спросит? Ты, что ли? — презрительно скривился фурункулезный.
— Оставь меня в покое. И будет тебе счастье.
Антону совсем не хотелось идти на обострение конфликта, но он готов был к этому. И хотя ни боксом, ни восточными единоборствами он не занимался,
— А ты чо, о моем счастье заботишься? — хохотнул фурункулезный.
— А о моем позаботишься, сладенький? — похабно осклабился длинноносый, и Антон не выдержал.
Этот хам перешел черту, за которую Антон не мог его пропускать при всем своем миролюбии.
В тюрьме люди дерутся не ради победы, здесь бьются, чтобы выжить. «Опущенным» за решеткой жизни нет, поэтому он обязан был сейчас ударить. Не так важно, победит или нет, главное, что ответит на оскорбление. Но все-таки нужно побеждать, а то ведь «бакланы» могут и не остановиться, когда придется лечь на пол под градом ударов…
— Писание читал? — спросил он.
— Чего?
— Если возжелал ближнего, выколи себе глаз…
С этими словами Антон ударил длинноносого пальцем в глаз, причем с такой силой, что палец наполовину вошел под глазное яблоко. Тот даже не пытался сопротивляться, от страха и боли застыл как вкопанный. И его дружки застопорились, с ужасом глядя на палец в глазу.
— Слышь, братан, ты чего? — простонал длинноносый.
— Твои братаны в овраге падаль доедают! Тебе полотенце дать, да?
— Э-э… Не надо…
— Почему не надо? Сейчас твой глаз заверну и дам.
— Слышь, ну, извини!
— На первый раз прощаю…
Антон выдернул палец и оттолкнул от себя длинноносого. Тот со стоном отскочил в дальний угол.
— Кому еще счастья дать? — спросил Антон, глядя на фурункулезного.
— Да пошел ты, псих!
Все дружно отошли от него. Все правильно, конфликт не исчерпан, и еще не известно, что с ним будет дальше.
Но за ночь ничего не произошло, а утром половину камеры развели по «хатам». И длинноносого Кузему с фурункулезным Котовасом увели. Без них дышать стало спокойней.
Две ночи Антон провел на «сборке», но вот, наконец, после бани, выдав комплект тюремного скарба, его препроводили в общую камеру.
Он зашел, вытер ноги о мокрую тряпку, поздоровался, назвался и бросил «скатку» на свободное место, благо, что такие имелись.
— Эй, а разрешение спросить?
Антон стиснул зубы, глядя, как со шконки в дальнем углу поднимается недавний знакомый с фурункулезным лицом. Отличное место у Котоваса, в «блатном углу», значит, хорошо его здесь приняли. Вряд ли он собой что-то представляет, но, может, знакомство какое-то козырное у него здесь.
Арестанты лежали на шконках, и только трое сидели за столом — судя по всему, местный «блаткомитет» во главе со «смотрящим». Суровые люди, молчаливые, на Антона смотрели хмуро, но без угроз и насмешки. Не будь здесь фурункулезного, они бы слова ему не сказали. Серьезные люди сначала присматриваются к новичку, а потом уже решают, какие разговоры с ним вести.
— Я в «блатной угол» не набиваюсь, — исподлобья глянув на фурункулезного, процедил Антон. — Жизнь сама все расставит по местам.