Волчьи ягоды
Шрифт:
Высокий мужчина в форменной фуражке рыбинспекции встретил милицейский катер с нескрываемым облегчением.
– Здравствуйте, гроза браконьеров, - сказал Яновский, первым прыгая на влажный, прилизанный волнами песок. - Ну что тут у тебя, показывай. А это кто?
В стороне, на трухлявом бревне, к которому была привязана лодка, сидели двое, понурив головы, поглядывали на прибывших.
– Известно кто. Субчики!
– Как же ты... к телефону? С собой брал?
– Нужны они мне там! Велел замереть, вот они и сидели как миленькие.
Капитан толкнул локтем Очеретного:
–
– Куда они денутся, товарищ капитан? - пренебрежительно сказал рыбинспектор. - Знаю обоих как облупленных. Да и ситуация не та.
Они шли не торопясь - впереди Куманько, за ним цепочкой вся оперативно-следственная группа.
Кто-то из рыбаков соорудил в ивняке курень, заботливо выстелив пол камышом. Около входа лежала кучка хвороста, торчали над потухшим костром обгоревшие рогульки. Казалось, хозяин куреня только что снял с огня котелок и теперь ждет где-то там, в глубине своего жилища, чтобы попотчевать гостей горячей ухой.
Внутри курень был будто соткан из солнечных полосок, пробивавшихся сверху в щели. Крохотный паучок деловито ткал паутину. Гринько заглянул через плечо Котова, который целился тусклым глазом фотообъектива в угол, справа от входа, и тут же выскочил из куреня.
– Ты что? - спросил Очеретный.
– Она, - тихо сказал Гринько.
Яновский закашлялся.
– Вот тебе и красота, - проворчал он сквозь кашель, ни к кому не обращаясь.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАНИНА
1
Гринько и Юля Полищук сидели рядом на вытертой до блеска брюками и юбками деревянной скамейке в городском парке. Не так близко, как сидят влюбленные, но и не так далеко, чтобы между ними мог примоститься кто-нибудь третий. Помня гафуровское предостережение, Гринько назначил свидание, так сказать, на нейтральной территории и теперь немного жалел об этом. Ему казалось, что в "теремке" он с большим успехом склонил бы эту остроглазую девушку к откровенности. По крайней мере, там можно было надеть форму, а она всегда придает официально строгий вид. Ведь для легковерных натур - а именно такой показалась ему Юля - немаловажное значение имеет антураж. Одно дело, когда перед ними сидит офицер уголовного розыска, и совсем другое - парень в гражданской одежде.
Прижав к коленям крохотную сумочку, Юля уставилась себе под ноги, а Гринько смотрел на нее, будто надеялся увидеть то, что не удавалось услышать. "Если смыть с лица косметику да застывшее выражение страха... подумал он. - Стоп! Она боится. Как же это я не заметил раньше!" Вспомнились слова Ремеза: "Не такой страшный Гриня, как его малюют". Так кого же она боится?
– Сидим мы с вами, разговариваем. Деревья шумят. А Нины нет в живых, сказал он, надеясь, что это известие будет для Юли полной неожиданностью и произведет надлежащее впечатление.
Желаемого эффекта, однако, не было, если не принимать во внимание слезы, которые Юля поскорее промокнула платочком, чтобы не потекли крашеные ресницы.
– Вы знаете о смерти Нины?
– Кто же не знает.
"И правда, - подумал Гринько. - Этого не скроешь. Да мы, собственно, и не делали тайны".
– А причины? Что говорят о причинах?
–
– А что думаете вы?
Едва ли не впервые за время разговора они встретились взглядами. Гринько снова увидел в глазах девушки неприкрытый страх.
– Чего вы от меня хотите? Не знаю я! Ничего не знаю. Мертвому не поможешь...
Юля заплакала.
– Любили они друг друга. Нина и Славка... Хорошая была пара. Но я давно - слышите? - давно перестала к ней ходить. Виделись только на работе.
– Успокойтесь, - сказал Гринько. - Я понимаю - подруга, но слезами, и правда, не поможешь. Вы кем работаете на фабрике?
– Кладовщицей. Так же, как и Нина. Правда, я в круглом цехе, а она в другом - в цехе ширпотреба.
– Круглом?
– Да, круглый, потому что производит круглые изделия. А что?
– Ничего, пусть хоть квадратные - мне безразлично, - пошутил Гринько. А почему вы перестали ходить к Сосновским?
Юля вздрогнула, сказала почти злобно:
– И это вам надо?
– Не хотите говорить - не принуждаю, - вздохнул Гринько, уже потерявший надежду услышать что-то существенное. Теперь ему хотелось остаться одному, прокрутить в мыслях весь разговор, анализируя свои вопросы и ее ответы, чтобы учесть возможные пробелы при следующей встрече. А что такая встреча будет необходима, он не сомневался.
– Я скажу. - Юля завозилась над сумочкой. - Можно, я закурю?
– Вы курите?
Гринько тошнило от одного вида сигареты в девичьих губах, однако он щелкнул зажигалкой и мысленно отметил, что это у него вышло ловко и непринужденно. Сам он не употреблял табак, а зажигалкой подпаливал сопелки, придавая им благородную окраску.
– Иногда, - сказала Юля. - Так вот, вы третьим лишним когда-нибудь были? А я была... Славика я знала давно. Потом он поехал учиться в Харьков, а я... я пошла на фабрику. Смешно было бы говорить о каком-то призвании. Романтика кладовщицы! Звучит?
Юля умолкла, словно выжидая, что скажет Гринько, но тот все молчал, и она заговорила снова:
– Я думала, вы заметите, что кладовщицей тоже надо кому-то работать. Это правда. А только не таким, как я или Нина. В юные годы на первом плане мечты. О чем-то таком, что и сам толком не поймешь. А уйдут такие мечты можно и кладовщицей. Работа как работа... Славик возвратился, и мы иногда встречались. Как друзья. По крайней мере он так думал, а что думала я, не знаю... Однажды мы шли по Чапаевской в парк на танцы. А тут откуда ни возьмись - Нина... Как я потом казнилась! Больше всего меня угнетало, что я сама их познакомила. Смешно?
– Нисколько, - заверил Гринько.
Юля молчала. Было похоже, что она перебирает в памяти давние события, может, вспоминает подробности - слова и взгляды, которым когда-то не было придано надлежащего значения. Мы любим копаться в прошлом, но даже если искать там радости - напрасное занятие. Наверное, потому, что его не вернешь. Время необратимо, а вместе с ним все, что оно унесло с собой.
– Я тут задержусь, - сказал Гринько. - А вы идите. Если что-то вспомните - вот мой телефон.