Волчицы из Машкуля

Дюма Александр

И когда она услышала, как после обыска чердака они спускались вниз без шума и крика, звуков борьбы и ударов, сопровождающих арест двух мужчин, она облегченно вздохнула, словно с ее души упала огромная тяжесть.

Первый лейтенант ожидал солдат внизу, прислонившись к хлебному ларю.

Второй офицер командовал восемью или десятью солдатами, проводившими обыск в хлеву.

— Ну, как, — спросил первый лейтенант, — вы ничего не нашли?

— Нет, — ответил капрал.

— Вы хотя бы догадались перевернуть сено, солому и все, что находилось

на чердаке?

— Мы все там проткнули штыками, и если бы там был человек, невозможно, чтобы мы его не ранили.

— Ну что ж, проверим вторую половину дома. Несомненно они где-то здесь.

Солдаты вышли из комнаты; офицер последовал за ними.

Пока солдаты продолжали обыск, лейтенант ожидал результата, прислонившись к наружной стене дома и поглядывая с подозрением на невысокую пристройку: он решил дать приказ осмотреть ее.

В эту минуту к его ногам упал кусок штукатурки размером не больше половины мизинца.

Офицер тут же запрокинул голову, и ему показалось, что между двумя стропилами крыши он разглядел чью-то руку.

— Ко мне! — крикнул он громовым голосом.

На его зов примчался весь отряд.

— Ну и хороши же вы! И вы еще думаете, что успешно справились с заданием! — сказал он солдатам.

— Что случилось, лейтенант? — спросили солдаты в один голос.

— Случилось то, что они находятся наверху, на чердаке, хотя вы утверждаете, что перевернули все вверх дном и что там не осталось ни единой соломинки, которую вы бы не осмотрели. Теперь вперед! В ружье!

И солдаты снова устремились в комнату вдовы.

Они полезли по лестнице к люку и попытались было его открыть, но на этот раз крышка люка не поддавалась, ибо была закрыта изнутри.

— В добрый час! Теперь уже кое-что проясняется! — крикнул офицер, ступая на первую ступеньку лестницы. — Выходите, — продолжал он, повысив голос, — выходите или же мы заставим вас выйти!

С чердака послышались голоса спорящих людей.

Было очевидно, что осажденные никак не могли прийти к единому мнению, как им поступать.

Вот что случилось на самом деле.

Вместо того чтобы спрятаться в том месте, где было навалено больше всего сена, что несомненно должно было в первую очередь привлечь внимание солдат, Бонвиль укрылся вместе со своим спутником под слоем сена толщиной не более двух футов, рядом с люком.

И произошло то, на что они и рассчитывали: солдаты прошли едва ли не по их спинам, проткнули штыками и перевернули сапогами солому там, где ее было больше всего, однако они не догадались проверить в том месте, где, по их мнению, слой соломы был не толще ковра.

И мы видели, что они ушли с чердака, так и не обнаружив тех, кого искали.

Приложив ухо к полу своего укрытия, Бонвиль и вандеец отчетливо слышали каждое слово, произнесенное внизу.

Услышав, что офицер отдал приказ осмотреть дом, Жозеф Пико забеспокоился, ибо он хранил у себя много пороха и ему теперь меньше всего хотелось, чтобы порох нашли.

Несмотря на возражения спутника, он выбрался

из своего укрытия, чтобы проследить за действиями солдат сквозь отверстия между потолочными балками и стеной.

Но тут по его небрежности оторвался крошечный кусок штукатурки, упав к ногам офицера. И лейтенант увидел руку — на нее оперся Жозеф Пико, чтобы выглянуть во двор.

Когда Бонвиль, услышав голос офицера, понял, что их обнаружили, он бросился к люку и закрыл его, с горечью упрекнув вандейца за допущенную им оплошность.

В комнату вдовы как раз и донеслись слова упрека, произнесенные шепотом.

Однако того, что случилось — не вернуть, и упреками делу не поможешь: надо было принимать решение.

— Вы, по крайней мере, разглядели их? — спросил Бонвиль.

— Да.

— Сколько их?

— Мне показалось, человек тридцать.

— В таком случае сопротивляться бессмысленно. Впрочем, они не обнаружили Мадам, а когда нас арестуют, они уйдут из дома, что позволит завершить дело ее спасения, так славно начатое вашей невесткой.

— Так каково ваше мнение? — спросил Пико.

— Сдаться.

— Сдаться? — воскликнул вандеец. — Никогда!

— Как это никогда?

— Да, я знаю, о чем вы думаете. Вы человек знатный и богатый, вас посадят в хорошую тюрьму, где вы будете отдыхать в свое удовольствие, в то время как меня препроводят на каторгу, а я уже провел там целых четырнадцать лет! Нет, нет, по мне, лучше лечь в землю, чем оказаться на каторге, лучше могила, чем камера.

— Если бы речь шла только о наших жизнях, — возразил Бонвиль, — то, клянусь вам, я бы, не задумываясь, разделил вашу судьбу, и, как вас, они бы не взяли меня живым, но мы обязаны подумать о спасении матери нашего короля, и сейчас наши желания и личные интересы отступают на задний план.

— Напротив, убьем их как можно больше! Все же меньше врагов останется у Генриха Пятого! Повторяю вам, я никогда не сдамся, — продолжал вандеец, поставив ногу на крышку люка, которую Бонвиль хотел было приподнять.

— О! — произнес граф, нахмурив брови. — Вы будете мне беспрекословно подчиняться, да или нет?

Пико рассмеялся ему в лицо.

Однако его смех был прерван ударом кулака Бонвиля, откинувшим его в угол чердака.

Пико упал и уронил ружье.

Однако он заметил, что упал как раз напротив слухового окна, прикрытого плотными ставнями.

И его тут же озарила внезапная мысль: пусть молодой человек сдается, а он тем временем скроется.

В самом деле, он сделал вид, что подчинился Бонвилю; но, в то время пока граф открывал люк, он сбил ударом кулака крючок со ставни на окне, подобрал ружье и дождался мгновения, когда молодой человек, открыв люк, стал спускаться с лестницы, крикнув перед этим: «Не стреляйте! Мы сдаемся!» Затем вандеец наклонился, выстрелил через окно по группе солдат и выпрыгнул из окна в сад; оказавшись на земле, он пальнул в сторону двух или трех солдат, стоявших на часах, и побежал по направлению к лесу.