Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Теперь пришла пора рассказать о том, как выглядел замок Сен-Фильбер раньше.
По замыслу строителей замок представлял собой огромный параллелограмм, стоявший на самом берегу озера: с одной стороны он был обнесен стеной, а с другой — окружен широким рвом, вырубленным в скале.
Четыре квадратные башни венчали углы этого гигантского каменного сооружения; донжон с опускной решеткой и подъемным мостом был призван защищать вход; напротив донжона над всем замком и окружавшим его с трех сторон озером возвышалась пятая, самая высокая и величественная
От всех построек и стен крепости сохранились лишь пятая башня и донжон; следует отметить, что время не пощадило целиком и эту башню: сгнившим балкам перекрытия второго этажа уже было не под силу удерживать тяжесть ежедневно падавших сверху камней, и однажды они рухнули на первый этаж, увеличив его уровень на целый фут, так что теперь в башне сохранился лишь свод плоской крыши.
И именно здесь, под низким потолком на полках вдоль стен, раскладывал на зиму дары своего сада дед вдовы Пико.
Стены, двери и окна этой части замка были еще в довольно сносном состоянии, а на одном из окон даже сохранилась — возможно, со времен графа Жиля — покрытая ржавчиной железная решетка.
От былого великолепия замка почти ничего не осталось; часть развалившейся на куски каменной кладки, упав, загромождала двор, а другая — рухнула в озеро, прикрывавшее старинные развалины в любую погоду своими разросшимися камышами, а в ненастье еще и водной пеной.
Как и у башни, о которой мы только что рассказали, стены донжона сохранились почти полностью. Крышей ему служила огромная шапка из плюща, свитая над двумя небольшими комнатами. Несмотря на всю внушительность каменного сооружения, в замке не было ни одного помещения, имевшего больше восьми или десяти футов в каком-либо направлении, — настолько толстыми были его стены.
Внутренний двор, в прошлом служивший местом построения защитников крепости, а теперь заваленный каменными глыбами, которые скопились здесь за долгие годы, обломками колоннады, зубцами башни, арками, разбитыми статуями, по существу, не использовался. Узкая тропинка вела отсюда к средней башне, а другая, едва заметная тропа была протоптана к развалинам восточной башни; от нее сохранилась только каменная лестница, по которой желавшие полюбоваться открывавшимся сверху изумительным пейзажем могли, проявляя чудеса сноровки, подняться на крышу донжона по галерее вдоль стены, словно по горной тропе, проложенной между скалой и пропастью.
Разумеется, что лишь в то время, когда хранилище овощей и фруктов было заполнено, кто-то посещал руины замка Сен-Фильбер; только тогда здесь выставляли сторожа, который ночевал в донжоне; все остальное время года дверь башни запиралась. Вот как раз тогда и стекались к руинам любители исторических памятников. Развалины привлекали также местных праздношатавшихся шалопаев, которые копошились в камнях, отыскивая птичьи гнезда, рвали цветы, рискуя сорваться, словно хотели бросить вызов опасности, что в общем-то свойственно молодым.
Именно здесь, на развалинах старинного замка, назначил Куртен свидание господину
Мэр Ла-Ложери отправился из Нанта часов в пять вечера; Куртен шел пешком, развивая, однако, такую скорость, что когда он переходил мост, ведущий к Сен-Фильберу, до наступления темноты оставалось, по крайней мере, еще с целый час.
В деревне Куртен считался большим человеком; увидев, что он, изменив привычке, не направился к «Великому святому Жаку» — постоялому двору, к воротам которого он обычно привязывал свою Красотку, — а предпочел «Сосновую шишку», то есть трактир, где хозяйкой была мать вдовы Пико, вся деревня начала обсуждать это событие. Догадавшись о разговорах, которые шли за его спиной, мэр Ла-Ложери, хотя и появился на этот раз без своей клячи и не собирался заходить в трактир, ибо никогда не пил, разве только ему подносили стаканчик, все же остановился у ворот «Великого святого Жака» и завел беседу с окружившими его жителями Сен-Фильбера, которые сблизились с ним со времени поражений под Ле-Шеном и Ла-Пенисьером. Эта беседа не могла не иметь для него значения ввиду того положения, в котором он находился.
— Метр Куртен, — спросил один из крестьян, — правда ли то, о чем говорят?
— А о чем же таком говорят? — спросил Куртен. — Ну-ка, Матье, расскажи, чтобы я тоже знал.
— Да вот ходят слухи, что вы вывернули свой кафтан наизнанку и теперь синему цвету предпочитаете белый.
— Ах! Вот вы о чем, — заметил Куртен, — какая ерунда!
— Но вы сами дали повод для подобных разговоров: с тех пор как ваш хозяин переметнулся к белым, вы нигде не появляетесь. Может, поболтаем, как в былые времена?
— Поболтаем! — с плутовским видом заметил Куртен. — А о чем поболтаем? Ладно! Давай поговорим, раз на то пошло… и я тебе, парень, так и быть, что-нибудь расскажу.
— Тем лучше! Тем лучше! Видите ли, метр Куртен, вся эта смута губительна для торговли, и, если патриоты не объединятся, вместо того чтобы идти под пули, как наши отцы, мы погибнем от голода и нищеты. И наоборот, если бы нам удалось избавиться от мерзавцев, что шатаются по окрестным лесам, наши дела тут же пошли бы в гору. Вот, собственно, чего мы хотим.
— Кто шатается? — переспросил Куртен. — Мне кажется, что теперь им не остается ничего, кроме как бродить по лесам, поскольку для них все кончено.
— Ба! Как бы не так! Вот только минут десять назад, я видел одного из самых отъявленных местных негодяев с ружьем на плече и пистолетами за поясом; он разгуливал с таким гордым видом, словно в округе уже позабыли о красных штанах.
— Кто же он?
— Черт возьми, да Жозеф Пико! Он убил собственного брата.
— Как, здесь Жозеф Пико? — воскликнул, побледнев, мэр Ла-Ложери. — Тысяча чертей! Этого не может быть!