Волчицы из Машкуля
Шрифт:
Его сменил другой, Ларош-Даво, но, сделав пятьдесят шагов, упал в канаву, отделяющую лес от поля.
Тогда командующего подхватил маркиз де Суде и, в то время как Жан Уллье двумя выстрелами из ружья убил двух республиканских солдат, которые оказались ближе других, скрылся в лесу с командующим и его уцелевшими семью товарищами. Когда они углубились в лес шагов на пятьдесят, к Шаретту, казалось, вернулись силы.
— Суде, — сказал он, — слушай мой последний приказ.
Молодой человек остановился.
— Положи меня у подножия этого дуба.
Суде не решался повиноваться.
— Я
Смирившись, молодой человек уложил командующего у подножия дуба.
— Так! — сказал Шаретт. — А теперь хорошенько слушай. Король, назначивший меня главнокомандующим, должен узнать, как я погиб. Возвращайся к его величеству Людовику Восемнадцатому и расскажи ему, что ты видел. Такова моя воля!
Шаретт говорил так торжественно, что маркизу де Суде, к которому тот впервые обращался на «ты», и в голову не пришло ослушаться.
— А теперь поспеши, — продолжал Шаретт, — нельзя терять ни минуты, вон идут синие!
В самом деле, на опушке леса показались республиканцы.
Суде пожал руку, протянутую Шареттом.
— Обними меня, — сказал командующий.
Молодой человек обнял его.
— Довольно, — сказал Шаретт. — Иди!
Суде взглянул на Жана Уллье.
— Пойдешь со мной? — спросил он.
Но крестьянин угрюмо покачал головой.
— Что мне, по-вашему, там делать, господин маркиз? — сказал он. — Здесь-то я…
— А что ты будешь делать здесь?
— Если мы когда-нибудь свидимся, господин маркиз, я вам расскажу об этом.
И Жан Уллье выстрелил два раза по республиканцам, что подошли ближе других.
Оба республиканца упали.
Один из них был старшим офицером; солдаты сгрудились вокруг него.
Жан Уллье и маркиз де Суде воспользовались этой задержкой и углубились в лес.
Но вскоре они расстались: Жан Уллье увидел заросли кустарника и скользнул в них словно уж, на прощание махнув рукой маркизу де Суде.
А тот продолжил свой путь.
II
КОРОЛЕВСКАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Маркиз де Суде добрался до берега Луары, нашел рыбака, и тот доставил его на мыс Сен-Жильда.
В море недалеко от берега он увидел английский фрегат.
За несколько лишних луидоров рыбак доставил маркиза прямо на фрегат.
Взойдя на борт, он почувствовал себя в безопасности.
Два или три дня спустя фрегат встретился в море с трехмачтовым торговым судном, готовившимся войти в Ла-Манш.
Это был голландский бриг.
Маркиз де Суде попросился на этот корабль, и английский капитан доставил его на борт.
Голландский бриг высадил маркиза в Роттердаме.
Из Роттердама он добрался до Бланкенбурга, маленького городка в герцогстве Брауншвейгском, избранного Людовиком XVIII своей резиденцией.
Ему надо было исполнить последнее поручение Шаретта.
Людовик XVIII ужинал: время приема пищи было для него всегда священным.
Бывшему пажу пришлось ожидать, пока его величество не закончит трапезу.
Только после ужина он был допущен к королю.
Он рассказал о событиях, которые видел собственными глазами, особенно подробно остановился на последнем бое и говорил
— Довольно, довольно, маркиз! Да, шевалье де Шаретт служил нам верой и правдой, мы признаем это.
И он знаком приказал маркизу удалиться.
Гонец повиновался; но, выходя за дверь, он услышал раздосадованный голос короля:
— Что за болван этот Суде — рассказывать такое после ужина! Это же может расстроить мне пищеварение!
Маркиз был самолюбив; он подумал, что быть названным болваном тем, ради кого он рисковал жизнью в течение шести месяцев, — весьма сомнительное вознаграждение.
В кармане у него оставалась сотня луидоров; в тот же вечер он покинул Бланкенбург, говоря себе:
«Если бы я знал, какой прием меня здесь ожидает, не стал бы тратить столько усилий, чтобы добраться сюда!»
Он вернулся в Голландию, откуда отплыл в Англию. И там начался новый период в жизни маркиза де Суде. Он был из тех людей, кого обстоятельства лепят по своему подобию: они сильны или слабы, отважны или малодушны в зависимости от среды, где оказываются по воле случая. В течение шести месяцев ему пришлось участвовать в ужасной вандейской эпопее и стать достойным ее; он обагрил своей кровью лесные заросли и песчаные пустоши Верхнего и Нижнего Пуату; он стоически выносил не только непостоянство военного счастья, но и терпел лишения, какие выпадают на долю тех, кто ведет партизанскую войну: разбивал бивак на снегу, скитался без хлеба, без теплой одежды, не находил крыши над головой в топких лесах Вандеи, и за все время у него не возникло ни сожаления, не вырвалось ни единой жалобы!
И вот после всего, что ему пришлось пережить, затерявшись среди громадного Лондона, где он печально бродил, с грустью вспоминая о днях сражений, в нем не нашлось ни мужества противостоять праздности, ни твердости, чтобы побеждать скуку, ни энергии, чтобы не жить в нищете, ожидавшей его в ссылке.
Этот человек, мужественно воевавший с превосходящими по численности противниками, не устоял перед пошлыми соблазнами безделья; он стал искать наслаждений повсюду и по любой цене, и все для того, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся в его жизни с тех пор, как он перестал подвергаться смертельной опасности на полях сражений.
Однако изгнанник был слишком беден, чтобы выбирать достойные его положения удовольствия: мало-помалу он утратил не только облик аристократа, которого в Вандее не могла скрыть носимая более двух месяцев крестьянская одежда, но и утонченный вкус: наряду с шампанским он употреблял эль и портер и имел дело с разодетыми девицами с Гросвенора и Хеймаркета — он, кому приходилось в пору первой любви выбирать среди герцогинь!
Очень скоро отсутствие твердых жизненных принципов и постоянный недостаток средств заставили заключать сделки, сказавшиеся на его репутации: он делал долги и не отдавал их; его друзьями стали собутыльники из низших слоев общества. В результате его товарищи по эмиграции отвернулись от него, и, как обычно происходит в жизни, чем меньше людей оставалось вокруг, тем больше маркиз де Суде увязал на том скверном пути, на который он встал.