Волчий Рубин
Шрифт:
— Не сомневайтесь, ваше высокопреосвященство.
— Гаэтано, ведь в твоей власти это прекратить! Я больше не могу, сжалься надо мной! Так больно, страшно… Ты можешь… Прошу тебя… — Бьянка захлёбывалась словами.
Чем дальше она говорила, тем тише и неуверенней звучал голос. Во взгляде
— Завтра будет вынесен окончательный приговор. Ты знаешь, каков он будет, Бьянка. Ночью придёт священник, чтобы исповедовать тебя. Это твой последний шанс раскаяться и получить лёгкую смерть.
— Я хочу исповедоваться только тебе, святой отец.
Инквизитор, стоявший около порога камеры, вздохнул и приоткрыл дверь, собираясь уходить. В ответ на его молчание девушка тихо, но упрямо добавила:
— Иначе я не буду исповедоваться совсем.
Так и не сделав шага наружу, Гаэтано с проклятьем захлопнул её. Бьянка уже стояла рядом, такая тоненькая, беззащитная, словно накрытая тенью надвигающейся страшной смерти. Она протянула ладонь, положила на грудь мужчины, привстала на цыпочки, потянувшись губами к губам. Гаэтано чуть отстранил её:
— Это тебе не поможет, ведьма.
Колдунья грустно улыбнулась:
— Четыре года назад ты тоже так говорил. Останься со мной, пожалуйста. Просто поговори.
Из горла Гаэтано вырвался стон, он сильно сжал колдунью в объятиях, так что она еле смогла сдержать крик.
…-А ты не верил, когда я говорила, что всё идёт по кругу в нашей жизни. В прошлый раз наша с тобой встреча здесь несла за собой спасение, сейчас — смерть, — Бьянка произносила слова медленно, успокаивая себя размеренным ритмом собственной речи. — Почему ты так поступил со мной?
— Я хотел дать твоей душе вечную жизнь. Прости меня, мне не удалось.
— Я полюбила тебя, инквизитор, за то, что ты всегда верен
Гаэтано кивнул. Закусив губу, он смотрел в низкий потолок темницы, на тусклый лунный блик.
— Это боги смеются, играя нашими жизнями, ставя их на карту. Никто не виноват…
— Замолчи, пожалуйста, — в уголке глаза священника сверкнула слеза, первая за эти бесконечные дни.
Костёр разложили по всем правилам — поверх дров набросали охапки мокрой соломы, чтобы пламя вспыхнуло не сразу, чтобы жар увеличивался постепенно. Чтобы продлить мучения грешной души по дороге в Ад. Бьянка стояла, привязанная к столбу, щурясь от режущего глаза дневного света, такого непривычного после тьмы инквизиционных подземелий. Ведьма жадно вдыхала воздух, ловя запахи свежести и недостижимой свободы. Ужаса почему-то не было, будто он весь до капли растерялся по дороге к лобному месту, унёсся вслед за шквальным ветром. Улыбка тронула губы девушки, когда особенно сильный порыв воздуха растрепал волосы, погладил бледную кожу.
С высокого балкона ратуши слабо доносились слова приговора. За плечом Бьянки раздалось:
— Твоё последнее слово.
— Я верю в своих богов. Прости меня.
Взмах руки с балкона — факелы ткнулись в гору хвороста, солома протестующе зашипела, не желая загораться. Клубы дыма затмили от взора Бьянки ревущую в экстазе римскую толпу, но одновременно вызвали болезненный кашель, выворачивающий наизнанку истерзанные лёгкие. Пламя медленно, не спеша, расползалось по дровам. Жар стал нестерпимым, и ведьма закричала. Одновременно взбунтовавшийся ветер закружился вихрем над площадью, раздувая костёр в смертельную геенну, разбивая замыслы палачей, рассчитывавших на мучительную медленную казнь. Огонь ярко вспыхнул, унося мятежную душу нераскаявшейся колдуньи… то ли в Ад, то ли в чертоги древних богов.
КОНЕЦ.