Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза
Шрифт:
Весь вечер Круз на пару с Шуркой пытались выйти на связь. И всю ночь, сменяя друг друга. И утро. Утром пробился странный голос, шепелявивший по-испански. А за ним — голос Григория Яковлевича, ясный и холодный. Григорий Яковлевич приказал немедленно объясниться. Круз, поразмыслив, в диалог решил не вступать. Григорий Яковлевич пообещал последствия. На что Круз, внезапно рассвирепев, за три минуты сообщил Григорию Яковлевичу свои мысли о нем, о минах, о городе, об огнепоклонниках, налоксоне, карателях, попытке взять
А через пятнадцать минут вышел на связь тот самый «восемь-пе», обещанный хозяин несметных знаний и штаммов. Не удивился, но объяснил, куда, как, сколько и почему. Круз пообещал явиться и, отключившись, минут десять сидел молча, пытаясь справиться с мыслями.
— Убьют, — сказал нерешительно бывший лейтенант Шурка.
— Угу, — согласился Круз, жуя спичку.
— Нет, — сказал Дан. — Если вы думаете, что им жаль отребья, отправленного с нами, — то зря. Думаю, Гриша в самом деле хотел помочь общему делу. Мы поедем.
— Как скажешь. Только молодняк я с собой не потяну.
Все же Последыша пришлось взять с собой. Остальные с радостью остались в молодом леске рядом с чередой провалившихся внутрь себя особняков за ржавыми заборами. Но когда Круз уже собрался лезть внутрь БМП — лучше на ней, проворная она, не то что старый придавленный кит «шестьдесят четвертый». — Последыш появился рядом и, ухмыляясь до веснушек, сообщил:
— А стрелять-то как, старшой, а?
И шмыгнул в башню.
Так и отправились втроем по колдобистому шоссе в пейзаж, напоминающий ущелье после селя.
Здешние руины произошли странно. Обычно — лезет зеленая поросль, проседают крыши, в заборы лезет сирень, и птицы, облюбовав щели, беззаботно гадят на ветшающую доску. А здесь будто завелась особая домушная плесень, грибная порча, изглодавшая стены фальшивого, из опилок склеенного дерева, фенольные балки, нечеловечески роскошные слоистые стекла в раме, дерево напоминающей только раскраскою. Все это тлело, косилось, складывалось, ползло, мшело, превращаясь в месиво, слизкое даже на взгляд. Болото вспучилось, выдавив гнилые кости.
Когда пошли скелеты многоэтажек, лучше не стало. Будто на их крыши вылили по цистерне непомерно тяжелой, вязкой грязи, и все эти годы она ползла, ползла, продавливалась в окна, смердела, разлагалась, там заводились членистоногие и перепончатые, жрали друг дружку, гадили и тем лишь добавляли в медленную волну гнуси, пожиравшую бывшие жилища.
Круза тошнило. Еще удивительно — в опустелых городах окраины заполоняли брошенные машины. Но не здесь. Ни единого ржавого остова на дороге или по обочинам. Там, дальше, среди хлама и кустов —
И вдруг, сигналом тревоги — броневик. Вроде инкассаторского. Раскрашенный по-цыплячьи, непристойно яркий. Разорванный взрывом почти надвое. И застрявший в амбразуре, уткнувшийся в небо ствол «калаша».
— Последыш, — позвал Круз ненужно. — Наготове будь. Не главным, тридцать седьмым.
— Спокойно, старшой. Все держим.
Проспект. Осклизлые руины. Скелет троллейбуса.
Почему здесь нет зелени? Ни деревьев, ни завалящего репья?
— Нам направо, — сообщил Дан, глядя в карту.
Через пять минут Круз остановил машину и сказал: «Так вот чего машин нет!» Метрах в двухстах впереди проспект перегораживала огромная, метров шести высотой груда автохлама. Не наобум сваленного — уложенного вроде кирпичей в стену, ровно от одной многоэтажки до другой. Плесневатая, болотно-мазутного вида вязкая жижа лепилась к ржавой автобаррикаде, сцепляла остовы, ползла по асфальту — и прорастала бархатистым серо-зеленым мхом.
— Можно попробовать сюда, — показал Дан по карте, — и сюда.
Круз повернул машину. Поморщился брезгливо, когда гусеницы вдавились в мягкую слизь. Улица. Поворот, еще улица. Снова баррикада, уже пониже — но длинная.
— Во дворах наверняка то же самое, — подумал вслух Дан.
Круз свернул еще раз. И еще.
— А тут стена им не помогла, — заметил Дан.
Груда авто перегораживала площадь впереди — но на высоту, самое большее, в полметра. Выглядело это так, будто асфальт просел, провалился в подземную пустоту, увлекая все нагроможденное на нем. А поверх в паре мест кто-то заботливо уложил бетонные плиты. Они ощутимо вздрогнули под тяжестью БМП.
А потом Круз остановился. Вылез наружу. Уселся на броню. Озабоченный Последыш выглянул, повертел лохматой головой.
— Старшой, ты чего?
— Ничего. Вспомнилось. Я здесь был, когда мне столько лет было, сколько тебе сейчас. Это цирк был.
— Ледник, что ли?
— Нет, место, где зверей показывали. Обученных. И клоуны. И люди на канате плясали.
Последыш изобразил понимание.
— А каких зверей обучали?
— Всяких. Львов, тигров. Слонов даже.
— И волков?
— И волков тоже.
— Сильное племя, — заключил Последыш уважительно. — Тигров, надо же.
— Ты наготове будь, — посоветовал Круз, вздохнув. — Пахнет тут плохо. Очень.
Его и в самом деле от самого въезда в город грызло ощущение взгляда: не холодного и смертоносного, как в прицел из засады, а жадного, любопытного, настойчивого — так голодный хищник приглядывается к незнакомому зверю, угрожающему, но очевидно лакомому. Но тут место хорошее. Открытое. Безопасное — если никто, конечно, ничем дальнобойно-противотанковым не озаботился.