Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза
Шрифт:
— Наконец-то, — сухо сообщил им Круз и удалился.
А сам позвал лошадинолицую Бет, самую здравомысленную из женской команды, анестезиолога по профессии, тридцати двух лет, плоскую, сухую как палка, — и поделился наболевшим. Наболевшее состояло в том, что, по мысли Круза, предназначение и долг женщин, и в частности Бет, состоит исключительно в деторождении. Ибо человечество вымирает, и не видеть этого нельзя. Но если объявить это остальным, кроме недоумения, истерик и злобы, ничего не выйдет. Это очевидно. У всех в головах каша, кроме тебя, Бет. Только ты можешь объяснить им.
— Наконец-то, — сухо сообщила Бет и принялась вылезать из джинсов.
Назавтра
— Стоп! — рявкнул Круз.
Все смолкли и замерли. Бет подхватила Крузову рубашку и, заревев, убежала.
Назавтра началась война полов с тяжелой артиллерией, засадами и налетами. Дни стояли теплые, но вода в озере в июне прогреться не успела. Несмотря на это, Линда с Леоной устроили купание нагишом под самой верандой, кувыркались, плескались, ненатурально хохоча, а потом, завернувшись в одно полотенце, уселись сушиться и хлюпать носами на диван по соседству с Крузом. Эстель принялась загорать на веранде, одетая лишь в крошечные трусики, а после выходки Линды с Леоной и вовсе без них. Бет норовила при всех пристроиться к Крузу и расстегнуть на нем что-нибудь. Толстуха принялась красить губы.
Круз то и дело натыкался на интимную дамскую сцену вроде переодевания или причесывания. В полночь у его двери возникла драка, потому что Линда с Леоной нагишом и на цыпочках крались по коридору и наткнулись на караулящую Бет.
Тогда терпение Круза лопнуло, и он, собрав женщин в каминном зале, объявил, что сейчас задача всех — рожать, потому что долг перед человечеством. Бежать некуда, никто не придет и не позаботится, прежнее кончилось навсегда. Чтобы люди жили, надо беременеть. Мужчин здесь только двое, так что каждая вольна выбирать сама. Он, Круз, не откажет никому. И никого особо выделять не станет. Мы все теперь должны быть одной семьей.
Женщины молчали, глядя в разные стороны. Именно после этого собрания Джина угнала джип и попыталась удрать. А когда он привел ее, окровавленную и плачущую, то все — даже Макс — подумали, что ее избил Круз за попытку удрать. И рассказы Джины никого не убедили. Ах, дурочка, она сама хоть понимает, что плетет?
Круз пытался убедить их, как мог. Брал с собой на вылазки. Показывал умершие и умирающие города. Истлевшие трупы. Брошенные машины, витрины, гниль. Женщины смотрели. Кивали. Ахали. Но у Круза неизменно оставалось чувство, что каким-то непостижимым образом, вопреки всякой логике, они считают именно его, Круза, единолично ответственным за все это ужасное безобразие.
После того как Линда с Леоной вдвоем залезли в Крузову постель, Бет пыталась пырнуть его ножом. Не кухонным, а личным крузовским кабаром, пригодным для бритья и деления спичек на десять продольных частей. Бег срезала себе ноготь с левого мизинца, а Крузу — сантиметр шкуры с ребер. После чего Круз надавал ей оплеух и без всякого удовольствия изнасиловал, морщась от боли в боку.
Думал: когда забеременеют, начнут рожать, станет легче. Первой родила Джина, зачавшая от убитого Крузом Ф. М. Фостерера. Потом — толстуха, за ней — Линда, едва не умершая
Легче не стало. Женщины загадочно сплотились вокруг младенцев, забыв непрерывные свары, и Круз оказался лишним. Его слушали, как шум дождя за окном. Иногда приходили к нему в постель, иногда готовили для него. Родила Эстер, и Круза вовсе забыли. Он суетился, ремонтировал, искал, привозил, охотился с утра до ночи. Иногда и ночью. После того как метель двое суток держала Круза на лесной дороге, Эстер на него наорала. Круз так удивился, что даже не отвесил ей оплеуху. Весной она забрала Крузову дочь, толстуху с потомством, волочившую живот Леону и, в качестве шофера и добытчика, Макса, сильно раздавшегося в плечах, — и отправилась в городок по соседству с озером. Детям в городе лучше, да.
— Это почему? — поинтересовался Круз. — Так там же трупы сохлые, там ничего нет, там смерть только, собаки дикие — вон их сколько расплодилось!
— Мы справимся. Со всем справимся. Без тебя.
И взгляд — будто на мебель.
Ладно. Что сделаешь? Маршрут развоза припасов удлинился, только и всего. Хлопот прибавилось — пришлось ремонтировать дом, искать керосин для генератора и бойлеров. Но Макс уже сам многому научился, даже стрелять навскидку.
А однажды дом в городе оказался пустым. Круз уезжал на три дня за канадскую границу, привез чудесный, совершенно исправный параплан. Подъехал к изгороди, просигналил. Никого. Все прибрано, аккуратно. Не торопясь собрали нужное и уехали. Записки не оставили. Следов Круз не нашел, а прочесывать окрестности и гоняться было недосуг — в доме на озере ждали женщины и четверо малышей. Джина уже ждала третьего. Она сильно располнела и научилась прекрасно готовить. Линда заменила Макса. Научилась стрелять и даже колоть дрова — хотя какая там в ее сорока пяти килограммах сила? Охотиться полюбила. Бродила вместе с Крузом и по ночам, забравшись в его спальный мешок, щекотала волосатый живот. Впрочем, спала она и с Бет, и с Этель. В особенности с Бет, тоже никак не могущей забеременеть. Круз подозревал, что Линда попросту не хотела больше детей. Бет хотела. И плакала. А Линда смеялась над ней. Дарила открытки с пухлощекими младенцами. Пинетки. На будущее. Главное — стараться. И получится.
Однажды зимой, когда снег шел неделю напролет и озеро превратилось в равнину среди леса, случилось то, что давно уже могло произойти. Женщины так и не научились осторожности. Да, знали, что волков и одичалых собак расплодилось множество, что с севера пришли медведи и ловили в озере рыбу, что Круз приделал тяжелые ставни и повесил в каждой комнате по дробовику. Но все это — боже мой, какие пустяки! А эта сука снова поставила мне стакан с младенчиками! Эта сука меня ненавидит. Она лазает к нему в постель каждый день, из-за нее я не могу забеременеть! Мерзкая смазливая шлюшка! А мне достаются объедки. Мне всегда достаются объедки из-за таких, как она! Ненавижу!
Бет подстерегла Линду в лесу и всадила в нее заряд картечи. А сама завела снегоход и удрала по лесной дороге на юг. Линда не умерла сразу. Она была жилистой и живучей, сумела переползти заметенное снегом озеро и добраться до дома. Но ей никто не открыл. Ночью в минус двадцать она умерла, так и не собрав сил постучать в дверь, за которой начиналось тепло. А по кровавой дорожке пришла смерть.
Это были собаки. Волки бы не сунулись к пахнущему дымом и железом. То ли получилось у них подгадать время, то ли ждали они, пока откроется дверь. Когда Этель открыла дверь поутру, чтоб вывести детей погулять на веранду, в дверь кинулась вся стая.