Волчья дорога

Зарубин Александр

— Барон фон Ринген унд Лессе цу...

— Значит в составе благородных и достославных вольных солдат императора нашего Фердинанда, господ Фон Рингена и Лессе. Рассмотрел дело, подданной императора … имя потом впишешь. Подозреваемой в колдовстве. И вынес решение.

Юнкер вздрогнул, капитан усмехнулся и продолжил.

— А вот здесь пропусти пару строчек. И внизу напиши. Приговор окончательный пересмотру не подлежит. Все. Свободен. Печать у сержанта

— А … герр капитан. Какое решение писать ?

— А какое хочешь... под твою ответственность теперь.

Надо было добавить пару фраз — предупредить парня, чтобы не увлекался,

но Яков взглянул в юнкеру в глаза и решил — сойдёт и так. И попросил юнкера закрыть дверь с той стороны. Спать хочется всем, даже иногда и начальству. Вот Яков подумал и завалился — как есть, в одном сапоге. А то мало ли что...

Дом затих, только Магда крутилась вокруг спасённой девушки. Магда, да Рейнеке-юнкер, прогнать которого у Магды не получилось. Девица то приходила в себя, то проваливалась обратно в беспамятство. В один из таких моментов Магда услышала вдруг, как юнкер, с совсем неуместной здесь церемонностью спрашивает у девушки её имя.

— Анна, — прошептала она и опять потеряла сознание.

«Замечательно, — подумала Магда, безжалостно отгоняя Рейнеке от больной подальше, — от кого же ты, красавец, бежал на ночь глядя, да ещё и в одном сапоге ? Сеновал теперь не повод для знакомства? Впрочем, кто бы говорил...»

Глава 2 - Марш в никуда

2-0

попутчик

Под утро выпал снег, укутал землю и еловые ветви в лесу блестящим, переливающимся искрами на солнце одеялом. Это было красиво — как отметил про себя Яков выйдя на двор. Отметил краем глаза, той частью головы, что не была наглухо забита ротными делами и бедами. Обоз, повозки, солдатская обувь, вся тысяча и одна мелочь требующая капитанского внимания. «Припозднилось начальство с роспуском на зимние квартиры, ой припозднилось» — вздохнул он тяжело, прикидывая про себя сколько бед несёт роте эта красота. Если бы вышли из лагеря на неделю-две раньше — шли бы спокойно по твёрдой земле. А сейчас — разлапистые зелёные ели за забором укрыли снежными шапками пушистые ветки, зимнее солнце пробилось из-за туч, светило вовсю, его лучи играли на снегу, пуская в глаза яркие разноцветные искры. Капитан поморщился. Белый, искрящийся снег лежал везде. Чистый, праздничный. Лесли представил себе пеший марш по такой красоте и от души выругался. И не идти нельзя — сейчас деревенские очухаются...

Внезапно под ухом заскрипел снег, оторвав его от невесёлых мыслей. Яков обернулся. По двору перевалку шёл мастер-сержант, задумчиво почёсывая на ходу лохматую бороду.

— Доброе утро, герр капитан. — вежливо поздоровался тот.

— Доброе, сержант, доброе. — ответил Яков, смотря как парни из третьего капральства пытаются вытолкнуть обозную телегу за ворота. Колеса скользили по снегу и льду, застревали в ямах, оглобли выворачивались из рук. Люди ругались, кляня на чем свет стоит тяжёлую махину.

— Если конечно его можно так назвать.

— Почему же нельзя, можно. Утро, оно завсегда доброе. Когда не последнее. — усмехнулся сержант, откашлялся и продолжил:

— Тут такое дело, герр капитан. Вчера ночью на поле. Олухи то эти деревенские. Ой, скажу я вам, дров они хорошо натаскали, много. На пару талеров.

Это по меньшей мере, а если с душой к этому подойти — Яков обернулся на каблуках и сердито посмотрел на улыбающегося в бороду сержанта. Знал он это сержантское «с душой» отлично знал.

C того сталось бы продать деревенским их же собственные дрова. А потом ещё раз, их соседям. А потом дождаться, когда все передерутся, торжественно разнять и снять со всех штраф за нарушение земского мира. В свой карман, разумеется — старый вояка проделывал такое не раз и не два на капитанской памяти. Только тогда шла война и жаловаться пострадавшим было некому.

— Дрова, говорите? Сжечь одного самозванного оберста ? Даже не думайте, мастер-сержант.

Сержант обиженно засопел, сверкнул на капитана злыми глазами.

— Вот я то, капитан, как раз и думаю. Я — думаю. — повторил он, упрямо, сквозь зубы выговаривая слова, — О том что идти нам на юг. Долго. Вначале пустошь, потом Эльба. И единственный мост — в Мюльберге, правильно?

— Да, другой дороги здесь нет. — подтвердил Яков, уже понимая к чему тот клонит.

— И в ящике денежном у нас, как всегда, мышь повесилась.

Опять нечего возразить.

— А в Мюльберг без денег ходить... Сами понимаете, капитан…

Яков понимал. Отлично понимал. И ему это совсем не нравилось.

— Перебьются. — холодно бросил он. Сержант вдруг улыбнулся

— Ну, я, положим, перебьюсь. — тут сержант улыбнулся ещё раз, будто вспомнил что-то приятное, — Вы пуританин. Ганс женат, Лоренцо, — последовал ещё один короткий смешок, — этот выкрутится. А остальные, — улыбка исчезла, — Остальные, капитан, пойдут брать штурмом веселые дома. Весело, с огоньком, держа наперевес справку о задолженности. И, по обычаю, будут в своем праве, только поди объясни это городским. Будет бунт. К гадалке не ходи, будет.

— Дисциплина в роте — ваша ответственность, сержант. Пока вы справлялись.

— Потому и справлялся до сих пор, что такие вещи наперед думаю.

— До Мюльберга далеко — успеем подумать, сержант...

Под ухом опять заскрипели сапоги и в разговор вмешался мягкий французский говор:

— Пусть завтрашний день сам позаботится о себе, — это подошёл младший из французов, аббат Эрбле. Нашёл место для библейской цитаты. Сержант только сплюнул на снег и ответил — сердито, сквозь зубы:

— У господа нашего апостолы под командой были. Числом двенадцать. А у меня уроды. Числом под сто. Поневоле приходится

— Сержант — оборвал его Яков, прежде чем старый волк до богохульства не договорился.

От ворот раздались удар, крики и сдавленный мат — на горке повозка вывернулась у людей из рук. Кто-то отпрыгнул, кто-то получил по ноге. Судя по отборным ругательствам серьезно никого не зацепило, но все-таки... Капитан устало махнул рукой. — Ладно, сержант, один день даю. Дневка. Все равно надо обоз перепаковать, перетянуть все, что можно. Переход будет долгий.