Волчья хватка. Волчья хватка?2 (сборник)
Шрифт:
– Ты отдыхай, странник, а у меня заделье есть…
– Эх, Ражный, жалко мне тебя… Так и быть, научу, как выйти сухим из воды.
– С чего это вдруг?
– Долг платежом красен. Памирский перевал я частенько вспоминаю.
– Что ж ты сам-то подмок?
– У меня другая ситуация, – уклончиво сказал бродяга. – Слушай внимательно. Поскольку ты холостой, то легко можешь получить шанс!.. Можешь заслужить помилование, если возьмешь замуж одну из кукушек. Для чего они бегут в эти леса? Да чтоб такого бедолагу найти, как ты, и замуж выйти. А тебе сразу полная реабилитация, понял? Берешь кукушку – и к себе в вотчину! Только бренку предупреди,
Ражный вспомнил калика, что привел его на Вещеру, и его так и не открытую тайну…
– Что же ты не воспользовался? – усмехнулся он.
– Да ведь я не стоял в Судной Роще. По своей воле сюда приперся.
– Не годится.
– Почему?!
– На сказку очень уж смахивает.
– Это не сказка, а древний обычай. Между прочим, преподобным еще установлен, чтоб даже в самом безвыходном положении, как у тебя, род продлить. Кстати, очень продуманный обычай, мудрый.
Ничего подобного Ражный не слышал даже от кормилицы Елизаветы, которая много рассказывала и о сороках, и о кукушках.
– Мудрый, да только неизвестный, – отозвался он, испытывая смутные чувства. – Впервые слышу…
– А пока на Вещеру не попадешь – не услышишь. Сие есть тайна великая. Бренки и калики замалчивают, чтоб послушников в узде держать. Так ведь и суд Ослаба вам нипочем! – Бродяга вздохнул, разлегся на лежанке. – Не хоромы строить тебе надо, а кукушку искать.
Хоть «снежный человек» принес ему огонь, но Ражный вдруг подумал, что сам бы к нему не пошел, чтоб разжиться угольками, – как и к Вяхирю…
– Ну что стоишь? – поторопил бродяга снисходительно. – Ноги в руки и бегом за своей долей!
– Сейчас некогда, – в сторону обронил Ражный. – Рамы вставить надо, тепло уходит…
– Вот вы, вотчинники, все одинаковые! – лениво изумился бродяга. – Домовитые!.. Но в стенах ли счастье?
Ражный развел на улице костер и с прежними смутными, беспокойными чувствами начал прокаливать замазку на стеклах.
Поздно вечером странствующий рыцарь молча запихал в рюкзак свой просушенный гардероб, положил на подоконник упаковку спичек и три парафиновые свечи.
– Ну, благодарствую за теплый прием, – сказал он на пороге. – Не поминай лихом. Вещера тут одна, может, и сведет еще…
– Переночуй, – предложил Ражный. – Куда ты на ночь глядя?
– Мне еще лучше в темноте. Я же Сыч – ночная птица…
И тотчас ушел в густой сумрак, насыщенный еще и сильнейшим снежным зарядом.
Гроза всего Вещерского леса, о котором предупреждал калик, на вид оказался не таким и грозным, даже благодарным, коль помнил о встрече на Памире и открыл тайну древнего обычая. И все равно на душе у Ражного было смутно и неспокойно. Будто Сыч не только принес спички и растопил печь, но еще заронил искру надежды на избавление от сирого существования в лесах, хотя Ражный начинал привыкать к нему и уже ощущал, что не просто выживает здесь и ждет окончательного приговора бренки, а живет. Останься он один на один с собой, в земляной берлоге, еще неизвестно, какое бы вызрело решение, не исключено, сейчас бы искал себе применение где-нибудь в миру, в большом спорте, где все покупается и продается.
Или бродяжил бы, как Сыч!
Неведомая покровительница могла быть кукушкой…
Эта осторожная, боязливая, как дикая птица, мысль вползла к нему в голову, как только бродяга, словно между прочим, походя, рассказал
Да она и есть кукушка! Одинокая, сирая, но гордая дева, ушедшая на Вещеру от позора прослыть брошенной невестой. И не он, а она отыскала оставленного на произвол судьбы послушника, принесла топор, тулуп, пищу…
И ни разу не явилась на глаза, не оставила ясного следа, чтобы можно было отыскать ее гнездо…
Ражный готов был бросить все и тотчас бежать на поиски, но в последний миг, словно медведь на рогатину, он натыкался на снисходительную, насмешливую фразу Сыча: «Ну чего стоишь? Ноги в руки и бегом за своей долей!»
Смута на душе вроде бы пригасла, когда Ражный вставил окна, затопил баню и принялся сбивать двери. Нехитрая плотницкая работа, как колыбельная, вот уже который день укрощала страсти и воображение, но как бы он ни старался смирить въедливую, будто кислота, мысль о кукушке, она давала о себе знать, как только брал в руки топор или накидывал на плечи тулуп.
Это уже напоминало поединок с собственными чувствами, и чтобы победить их, он нашел компромисс: прежде чем броситься на поиски своей доли, нужно прорваться, тайно проникнуть в Сирое Урочище и взглянуть на вариант своей будущей судьбы. Может, и в самом деле не следовало хоромы ставить и не нужно кукушку искать.
Разве что отблагодарить за покровительство…
Ражный растопил баню и, пока набирался жар, неторопливо и основательно стал готовиться к марш-броску в Сирое, как готовились все его предки к важной охоте на зверя: выстирал рубаху с синей глиной вместо мыла, срезал лезвием топора ногти на руках и ногах, промыл желудок. Потом несколько часов подряд парился, мылся и подолгу лежал у бегущей воды, избавляя свое тело не столько от запаха человека, сколько от излучения тончайшей части материи – чувств, дабы не оставлять за собой светящегося шлейфа.
И достиг этого, потушил искру, зароненную странствующим рыцарем…
На рассвете, когда небо чуть засинело на востоке, он встал лицом на запад, легко вошел в раж и побежал с волчьей прытью, озирая пространство оком летучей мыши. Предутренний, по-зимнему белый лес был еще пуст и прозрачен, хотя на старых вырубках всего в километре от дома виднелись блеклые мазки кормящихся лосей, вдоль речки в ивняках слабо мерцали точки зайцев – все травоядные оставляли невыразительные, однотонно-зеленоватые из-за потребляемого хлорофилла следы. Не останавливаясь, Ражный машинально запоминал места, куда потом можно сходить на охоту: продукты, принесенные покровительницей, закончились, и он уже пил только воду, разведенную с остатками меда. Вместе с тем он отметил, что зверя в Вещерских лесах не густо, нет ни единого кабаньего следа, и скорее всего, потому нет и следов хищников, ни мелких, ни крупных.
И только подумал о них, в тот же час заметил, как зайцы разом и стремительно порскнули из ивняков в материковый лес и затаились в чащобе, хотя не было и намека на присутствие хищника. Стронуть их с кормежки могла только чистоплотная зимняя лиса, внезапно появившись в пределах видимости косоглазых: хитрость, а вернее, ее потрясающая выносливость, состояла в том, что она никогда не выдавала чувства голода, приближаясь к добыче, отчего оставляла едва заметный след и тем самым усмиряла осторожность грызунов. Более крупные хищники в любое время года тянули за собой хорошо зримый шлейф, по яркости и пестроте которого можно было судить, насколько пусты их желудки.