Волчья каторга
Шрифт:
Затем Шкловский велел открыть рот и показать язык.
Георгий послушно сделал это, и доктор довольно долго лазил во рту, постукивая по зубам ложечкой и каким-то крючочком. А потом вогнал острие крючка прямо в десну и куда-то под зуб. Острая боль пронзила все тело Жоры, его всего вытянуло, но рука снова не приняла нормального и естественного положения.
— Гм, — произнес Шкловский, искоса поглядев на недвижимую руку Полянского, и снова велел Георгию открыть рот.
— Я уже открывал рот, доктор, — ответил тот.
— Да? — удивился Шкловский.
— Да.
— И я вас… это… уколол?
— Укололи, и больно укололи.
— И что? — Шкловский посмотрел на скрюченную
— И ничего, — сказал Полянский. — Не выпрямилась рука…
— Сам вижу, без твоих указок, — сердито бросил доктор. — Это потому, что рука у вас парализована. С вами случился мозговой удар, голубчик. Левую ногу, случаем, не приволакиваете?
— Нет, — ответил Георгий. — Только рука. Не чувствую ее совсем.
— Пра-а-авильно, — протянул доктор, — потому что мозговые ткани у вас повредились. Частично… И функции мозга, отвечающие за вашу левую руку, нарушились. Гипертонической болезнью вы давно страдаете?
— Н-не знаю, — промямлил Жора.
— Понятно, — констатировал Шкловский. — Все болезни от нервов, братец. Вот, признайтесь, вы сильно нервничаете?
— Сильно, доктор, — кивнул Георгий.
— Ну, вот, что я говорил, — обратился к окну Шкловский. — А вы спорили. Я же заявлял, заявляю и буду заявлять: все болезни от нервов… — Он взял со стола листок бумаги, черкнул в нем что-то химическим карандашом и протянул листок Георгию: — Вот. Отдадите это смотрителю или его помощнику.
— А что это? — отважился поинтересоваться Жора.
— Это освобождение вас от каторжных работ… — Шкловский поднял на Георгия мутный взор: — А ты что здесь сидишь?
— А что мне делать?
— Что делать, что делать, — проворчал Шкловский. — Пошел вон!
Записочка доктора сделала свое дело. В штольню Полянского больше уже никто не гнал. Его определили на учетные работы, дали тетрадь и карандаш и велели записывать, сколько руды поступает ежедневно в рудораздельную палатку для сортировки. Работа не пыльная, знай, черкай в тетрадочку цифирки, обозначающие вес породы, которую «взяли на лом» Сявый, Хвост, Бессараб и прочие из артели и подняли в бадьях Дед с товарищами.
Когда в Георгии случалась какая нужда, надзиратели или помощники начальника тюрьмы спрашивали: «Где этот сухорукий», «Сухорукова не видали»?
А потом и артельщики стали звать Георгия не Жоркой, а Сухоруким. Так и прилепилась к Георгию эта кличка — Сухорукий. Не худшее, однако, из прозвищ, которыми колодники наделяли друг друга и которые потом следовали за своими хозяевами уже всю остатнюю жизнь…
Глава 8. Заведение мадам Жозефины, или Это не он
Как найти нужного вам человека в Москве?
Это весьма не просто. Город-то не малюсенький!
Конечно, есть адресные столы и специальные адрес-календари с указанием места жительства проживания конкретных людей. Но это, если искомый гражданин или гражданка законопослушны и имеют собственность в виде лавок, магазинов, доходных домов, конюшен, фабрик и заводов либо занимают крупные, значительные и малозначительные, но посты на государственной или общественной службе. Также просто найти человека, занимающегося частной врачебной практикой или оказывающего юридические услуги лицам, в них нуждающимся.
А ежели гражданин собственности никакой не имеет, кроме портков, шляпы и растоптанных штиблет?
Если нет у гражданина, скажем, пивоваренного завода, продукция которого поставляется к августейшему двору?
И нет у него ни гостиницы, ни отеля с вычурным заморским названием, ни меблированных комнат, ни постоялого двора или доходного дома с мезонином,
Как быть, если искомый гражданин не является дантистом, сверлящим зубы страдающим клиентам педальной бормашиной у себя на дому, в стоматологическом кресле «Hayes»?
И не числится штатным поверенным юридической конторы «Цимус, Маркус и Коноваленко»?
Очень просто: надо обратиться в органы, надзирающие за благочинием и правопорядком. То бишь в полицию. И «робята», служащие в оных органах, если и не в два счета, то весьма быстро либо найдут искомого гражданина, либо подскажут, где такового следует искать. Поскольку знают они о Москве и ее жителях много больше, нежели рядовые граждане. Что вовсе не удивительно: работа у них такая…
В полицейской управе Воловцову с его «железебетонной» бумагой, обязывающей всех, невзирая на чины, звания и должности, оказывать предъявителю оной требуемую помощь, конечно, не отказали. И по прошествии самого малого срока сообщили, что хоть на данный час и неизвестно, где пребывает не единожды судимый Иван Захарович Жилкин, однако доподлинно известно, что вчерашний вечер и ночь он провел в веселом заведении мадам Жозефины на Грачевке. Место это на Москве было известно наличием большого количества домов терпимости, как легальных, с девицами, имеющими так называемые заменительные билеты желтого цвета, зовущиеся так, поскольку заменяли вид на жительство, иначе пашпорт, так и борделей, мало отличающихся от воровских притонов и малин. Конечно, в таких заведениях все время толклись уркачи, имеющие кое-какие деньги после удачно проведенного дела, загулявшие купчики и любители острых ощущений из числа прожигающей жизнь московской молоди. Заведение мадам Жозефины, в миру — Прасковьи Степановны Волошиной, было не самым «чистым», но и не самым последним в перечне публичных домов Грачевки, да и всей Москвы.
Что испытывал Иван Федорович Воловцов, позвонивший в двери небольшого двухэтажного особнячка и проведенный в гостиную служанкой в короткой юбке, напоминающей балетную пачку, — робость, запретное желание, — известно одному Всеведущему. В гостиной пахло папиросным дымом; несколько мужчин с пылающими ушами и щеками сидели смирно на стульях, стоявших возле стен, явно дожидаясь своей очереди, словно ожидая врачебного приема в какой-нибудь поликлинике или земской больнице.
Двое парней, одетых с шиком, явно из «фартовых», пили водку из стеклянного графина, закусывая ее квашеной капустой и солеными огурцами. Еще один молодой человек романтического вида сидел на канапе и тихо беседовал с рыжей девицей, непринужденно поглаживая ладонью ее шелковое колено и все время заглядывая в глубокое декольте.
— Вы совершенно правильно сделали, что зашли к нам, — услышал сбоку от себя ласковый и приятно-бархатистый женский голос Воловцов. — Не тушуйтесь, сударь. Ведь вы у нас впервые? Я угадала?
— Да, — не нашелся ничего более ответить Иван Федорович, обернувшись на голос.
— Проходите, присаживайтесь. — Обладательница приятного бархатистого голоса указала рукой на одно из двух кресел, стоявших по разные стороны небольшого столика, инкрустированного перламутром. На вид женщине было лет сорок, и по глазам было видно (по крайней мере, такому опытному человеку, как Воловцов), что за ее плечами — непростая жизнь, до того ей осточертевшая, что нынешнее ее состояние содержательницы публичного дома было если не раем, то пределом всех ее мечтаний. Очевидно, за бурно проведенную жизнь Прасковье Степановне Волошиной все же удалось прикопить деньжат и открыть свое заведение, приносящее доход и позволяющее уже самой выбирать, как и с кем ей жить…