Волчья сотня
Шрифт:
– Давно они ушли? – спросил Борис.
– Да не так чтобы давно, с час всего будет. Вон в тот распадок подались, – показал мужик рукой. – Да двигаются они медленно, потому что телеги у них, добра много награбили…
Азаров молча тронул жеребца.
– Едем!
И началась бешеная скачка. Летели всадники, и конские гривы развевались на ветру. Борисов Васька шел ровным аллюром и все порывался перегнать игреневого Ахилла. Иногда Борис видел профиль полковника Азарова с каменеющими желваками на щеках. Борис полностью отдался скачке, слился со своим жеребцом. Ушли из его памяти город Петербург, полковник Горецкий, революция, даже вечно
Бандиты в распадке слишком поздно услышали конский топот, да были они слишком пьяные, чтобы обороняться. Однако они все же залегли за телеги, и казаков встретил нестройный залп из винтовок. Но вихрем налетели казаки, и началась рубка. Борис видел, как упал с криком бандит в барашковой шапке под копыта его жеребца, развернул лошадь и ударил плашмя шашкой по голове парня, что целился в полковника из винтовки. Азаров развернул коня и погнал его за единственным конным, кто пытался удрать. Борис видел, как без труда его Ахилл догнал чужую лошадь, как полковник взмахнул шашкой и рассек бандита чуть не пополам. Испуганная лошадь отпрянула, унося бесчувственное тело.
Все было кончено за несколько минут. Казаки вытирали окровавленные шашки и убирали их в ножны. Лошади убитых убежали в степь, а впряженные в телеги стояли молча, понурив головы. Саенко развернул телеги в сторону сгоревшего хутора, свистнул лошадям и огрел еще каждую вожжами:
– Н-но, болезные! Пошли! – И в ответ на недоуменный взгляд Бориса пояснил: – Лошади-то с хутора. Сами назад телеги довезут. Не пропадать же мужицкому добру.
Пленный Василий спешился и оглядел убитых.
– Точно, это батьки Чижа люди. Он с Махно не воюет, но и под его начало не идет, сам себе хозяином хочет быть.
– А ты чего ж не ушел в суматохе-то? – тихонько спросил его Саенко.
– А куда мне идти-то? – Тот пожал плечами. – Одному в степи несладко, без оружия да без жратвы. К тому же с батькой Чижом у меня свои счеты. Да тут столько народу всякого ошивается в степи-то! Чуть подале перелески пойдут, дак там зеленые.
– Это ж какие зеленые, бандиты, что ли? – заинтересовался Борис.
– Сам ты бандит! – обиделся Василий. – Сказано тебе – зеленые. Это которые от войны хоронятся – не хотят ни с кем воевать: ни с белыми, ни с красными, и к Махно тоже не подаются. Их сразу по запаху отличить можно: дух от них нехороший, потому как моются они нечасто, да и с питанием тоже… сами понимаете… Вот не так давно, еще мы к Нечаевской не подошли, остановился наш отряд возле деревни одной. Я на часах стою. Место нехорошее такое: рощица, хаты далеко. Как навалится на меня детина! Колет, режет, кусается, как кошка бешеная. Бьемся в траве, барахтаемся. Никак я винтовку не освобожу. Верещим, орем, как псы, грыземся. Я его одолел, а и сам ослаб, не задержал, как он от меня в кусты уползал. Чуть кровью не зашел, до того я измят, перекусан. Может, это бешеный человек какой-нибудь был, может, дикий, зеленый… Но однако, если хотите на пасеку к вечеру успеть, то поспешать нужно. А коней можно тут недалеко попоить, там бочажок есть…
Азаров уже сидел в седле, спокойный и собранный, только в глаза его смотреть было страшно – не было там никакого чувства, один смертный холод.
Глава седьмая
«Объявленный Махно съезд… должен быть
Маленький отряд подъехал к хутору. За невысоким тыном белела чистенькая хата, поблизости стояли крытая соломой рига, сараи, в несколько рядов располагались ульи.
Навстречу всадникам вышел бодренький аккуратный старичок.
– Здравствуйте, господа хорошие! – приветствовал он гостей. – Здорово ли добрались?
– Здорово, хозяин, здорово! – ответил за всех Саенко, перехватив инициативу у офицеров. – А что, отец, не нальешь ли военным страдателям студеной водицы напиться, а то с утра не емши, так что кишка кишке песню поет?
– Заходите, господа хорошие, и водицы вам налью, и медку свежего с хлебцем…
Всадники спешились и прошли вслед за хозяином в небольшую чистую горницу, в которой сразу стало от них тесно и шумно.
– Скажи-ка, милейший, – обратился к хозяину полковник Азаров, – часто ли к тебе гости заглядывают?
– Ась? – переспросил хозяин, удивленно взглянув на офицера.
– Господин полковник спрашивают, – снова вступил в разговор Саенко, – не озоруют ли тут какие. Может, зеленые безобразят, может, от Махно люди?
– Никаких зеленых я не видел, – проговорил пасечник подозрительно честным голосом, глядя в глаза Саенко своими прозрачными светлыми глазами божьего человека, – а ежели зайдет какой прохожий человек, так я ему, как и вам, водицы налью да медком угощу. Документов у него не спрашиваю.
– Ну-ну, – неопределенно проворчал Саенко.
– Никого, значит, не ждешь… – медленно проговорил Борис, – ну ладно, тогда мы у тебя погостим. Только уж не обижайся, старик, ежели кого увидим неподходящего, то уж не взыщи.
Старик промолчал, только кинул на Бориса взгляд исподлобья. Борису почудилась в нем ненависть, а возможно, и показалось. На столе появились каравай свежего пшеничного хлеба и глечик с медом. Старик протер чистой тряпицей стол и рассыпал по нему деревянные ложки по количеству гостей. Появились также на столе глиняные кружки и две кринки с молоком. Сели к столу, оставив во дворе одного казака да пленного Василия. Полковник Азаров только был в стороне, сидел, молча глядя в крошечное оконце, и думал.
– Ты, старик, один, что ли, живешь? – с набитым ртом проговорил Саенко. – Хозяйки у тебя нету?
– Хозяйка померла годков пять назад, – спокойно ответил старик. – Молодуху мне заводить не к лицу, годы уж не те, что я с ней делать-то буду? А пчелки, они покоя требуют, баб вообще не любят. К пчелкам-то с чистой душой нужно подходить, тогда они и не тронут. А от баб этих только грех один…
– И никто не приходит из деревни-то? – настаивал Саенко.
Старик ничего не ответил и вышел.
– Врет он все, ваше благородие, – вполголоса заговорил Саенко, наклонившись к Борису, – корову, конечно, самому можно подоить, да и с пчелами обычно мужик управляется, но вот что касается такой хлеб испечь… Нет, точно к нему тут гости наведываются: он – медку, ему – хлебушка.
– Это бы еще ничего, если так, – тихо ответил Борис.
– Однако пойду-ка я на двор, сменю там Николая… – Саенко не торопясь вышел и тут же влетел обратно с выпученными глазами:
– Беда, ваше благородие! Николай бездыханный лежит, а этих и след простыл!