Волчья ягода
Шрифт:
– Ты молчи лучше, силы свои береги, – оборвала ее Аксинья.
Она уложила Нютку спать, сожалея о скудости своего жилья: ни доброй клети, ни бани во дворе Глафирином не было. А значит, рожать Агаша будет в избе, и малолетняя дочь увидит и услышит куда больше, чем пристало ее возрасту.
Крепкий стан и хорошее здоровье давали надежду на то, что Агафья разрешится от бремени. Сложена роженица была чудно, словно дюжий мужик: широкие плечи кузнеца, мощные руки – в охвате словно три Аксиньины веточки, узкие чресла. По какой прихоти небеса сотворили Агашу такой нескладной, не ведал никто. В детстве ее дразнили несуразкой,
Аксинья сидела рядом с Агафьей, вытирала пот с изнуренного лица, успокаивающе сжимала ее ладонь, порой морщилась от боли, когда роженица крепко, по-медвежьи обхватывала ее руку, сотрясаемая очередными схватками. Агаша скалила, словно собака, крупные зубы, но ни единого стона не срывалось с искусанных губ.
Наступил новый день, и тревога заползла в сердце Аксиньи. Посеревшая, измученная Агаша жадно вдыхала спертый воздух, ее тело обессилело от постоянных схваток.
Нютка давно проснулась, и, вытащив из печи вечернюю похлебку, сохранявшую тепло, прихлебывала ее, чавкала, будто голодный щенок.
– Матушка, вы с теткой Агашей исть будете? – спросила она и разлила остатки по двум мискам.
Аксинья с трудом разогнула спину, встала, потянулась, испуганно перекрестилась на иконы.
– Поблагодари за хлеб насущный, – напомнила дочке, и та торопливо осенила себя крестом.
Знахарка быстро, не чувствуя вкуса, съела жидкое весеннее варево с крапивой, луковицами сараны, черемшой, диким луком и скудной горстью зерна. Ее надежды на скорое избавление Агафьи от бремени не оправдались, и Нютку следовало увести из избы.
Агафья впала в забытье, иногда она стонала, но схватки прекратились. Аксинья могла попытаться спасти дитя, но ей нужна была помощница.
– Агафья, я позову Зою, – шепнула она, не надеясь, что та услышит.
– В кузницу… сходи… Игнат, – отозвалась Агаша и замолкла.
Зоя и слушать Аксинью не стала, прогнала с порога, вылив на нее все похабные слова, что знала:
– Иди отсюда, бесова енда. Ходишь к честным людям, потаскуха. Сиди в избе своей среди леса и честным людям…
– Агафье помощь твоя нужна.
– Сама бы пришла, коли я нужна.
– У меня Агафья, худо ей совсем. Она…
– Без меня разбирайтесь! И дорогу в мой дом забудь.
Зоя выплеснула лохань с помоями прямо под ноги Аксинье.
– Чертова баба.
– Ты что сказала? – кричала ей вслед Зойка.
Ее муж оказался сговорчивее. Едва увидев Аксинью на пороге кузни, он сразу кивнул Глебке: мол, дальше сам, вытер руки о рваную тряпицу и бросил ее брату со словами:
– Один работай.
Тот скорчил недовольное лицо:
– Куда с колдуньей побёг, умник? Я один не управлюсь. – Но Игнат молча погрозил кулаком.
Кузнец припустил по тропе так быстро, что Аксинья еле поспевала за ним.
– Ей совсем худо? – Игнат разверз уста лишь на полдороге.
– Боюсь, не закончится все добром. Пришлось ее надолго оставить. Боюсь, как бы… – Аксинья не стала продолжать. И так все ясно.
Игнат почти бежал, но дышал он громко и трудно, и Аксинья коснулась плеча:
– Ты передохни. Чуть раньше придем – чуть позже, делу не поможешь.
Чем ближе они подходили к избе, тем медленнее шел Игнат, грудь его разрывал сухой кашель, будто острое сено кололо, изводило его
– От кузни вся скверна, в пекле денно и нощно сижу – огнем кашляю, ровно Змей Горыныч.
Агафья еще была жива. Ее грудь еле заметно вздымалась, синеватые веки приоткрылись.
– Агафья, ты чего? – Игнат схватил ее руку, и его ладонь утонула в широкой Агашиной длани.
– Так вишь… Дитя на свет не торопится.
Аксинья застыла на пороге, ее душа целительницы рвалась вперед: что с дитем и роженицей? Но, помедлив, вышла из избы, поняла, что нужно им поговорить. Она прикрыла дверь, но слышала каждое слово.
– Агаша, помирать не надо, ты чего?
– Игнат, свет мой, ты обещай мне, обещай одно…
– Скажи…
– Ребенка возьми к себе, не бросай. Боюсь я за него.
– Зоя разъярится… кричать будет и…
– Ты не отступай, она тебя потерять боится. Примет дитя… Поорет и примет, я ее знаю, она кричит много, но не такая злая. – Агаша замолчала.
Аксинья многое услышала этой ночью и из горячечных, обрывочных слов складывала непростую историю Агафьи и Игната.
Агафья
У старой Авдотьи ровно через девять месяцев после смерти мужа родилась дочь. В Еловой долго дивились чуду: всю жизнь мужик с бабой жили, и Бог потомства не давал, а тут среди утраты и горестей каганька [25] вылезла на свет.
Авдотье помогали всей деревней, строгую работящую бабу уважали. После ее смерти за девочкой присматривали Зоя и Петр Осока, с их дочкой Зойкой Агаша и сдружилась. Нет, ту близость, что возникла между двумя девчонками, даже дружбой назвать было нельзя, здесь подходило другое слово: родство, кровная связь, а скорее, служение. Крупная, нескладная Агафья боготворила кругленькую, ладную, бойкую Зою-младшую. Агаша брала на себя тяжелую работу в хлеву и на поле, и Петр шутил, что, за неимением наследника, в хозяйстве ему подмогой сын по имени Агафий. Зоям – младшей и старшей – шутка не нравилась, но Агафья только улыбалась.
25
Каганька – ребенок, дитя (перм.).
На вечерки и гулянья она всегда ходила, не оставлять же подругу одну. Ни одного ласкового словца, мужского взгляда, а тем паче женихов вокруг Агаши не наблюдалось.
Зойка все чаще кричала на нее, звала «коровой» и «трупердой» [26] , находила огрехи в работе и стряпне, Агафья только кивала и без возражений выполняла все требования сварливой подруги. Ее мужа, Игната, и детей она считала своей семьей, обихаживала их, брала на себя большую часть бабской работы по дому. Зойка оказалась искусницей в ткачестве и шитье, из-под рук ее выходили добротные полотна. Так некоторые шутили, что у Игната Петуха две жены – законная Зойка и подневольная Агафья.
26
Трупёрда – неповоротливая баба (устар.).