Волчья ягода
Шрифт:
Аксинья, глядя на дочь, ощущала снежное поскрипывание под ногами и соль, которая кусала потрескавшиеся за лето пятки. Давно ли сама она выплясывала в кадушке с капустой и дразнила брата Федю.
Довольна Нютка забавой, что идет на пользу хозяйству, топчет капусту и поет:
– Сергей Капустник,Квась капусту скорей.Вытаскивай кадушки,Зови подружек!Просоленная, сдобренная перцем и морковной стружкой, капуста
До Покрова [35] оставалось три дня. Морозец остудил Усолку, грязные дороги застыли колдобинами на радость лешим и моховикам, что прятались за кустами, ухали, пугали прохожих.
Черныш чуял их лесные игрища, не знал покоя, скулил, крутился под ногами. Аксинья с утра затеяла стряпню, и безобразник уже получил оплеуху, когда чуть не опрокинул миску с опарой. Тесто подоспело и лезло, и пузырилось, и тосковало о печи.
– Иди, Черныш, во двор, нет от тебя покоя.
35
Покров Пресвятой Богородицы – христианский праздник, приходится на 1 октября.
Аксинья вытолкнула животину из избы. Пес скулил, скреб дверь, жаловался на холод и пугающие звуки.
– Разбаловала тебя Нютка. Сиди во дворе, охраняй избу, обормот.
Руки месили тесто, резали капусту и репу, раскатывали ладные кругляши, защипывали края, садили пироги на противень. Аксинья привыкла к старой избушке, скрипевшей по ночам, к печи, что ворчала и ругалась на новую хозяйку, к тесной клети, к крохотному оконцу, к жизни среди леса. Она находила теперь в новом жилище особую радость: ни докучливых соседок, ни частых гостей, ни криков, ни сплетен. Уединение и одиночество оказались близки ее натуре.
Шумная, словоохотливая Нюта окрашивала каждый день в лазурные тона медуницы и василька, возвращала мать в детство, веселила, огорчала, смеялась, плакала. Тревога и забота о ней пронизывала жизнь Аксиньи восемь долгих-коротких лет. Связь их оставалась нерушимой, как в тот самый день, когда на руках матери оказалось чудо с синими глазищами.
И дочери не откроешь все, что сотворено в прошлом, что коверкает настоящее и отзовется в будущем. В глазах Сусанны она Матерь, существо без грехов и ошибок, словно гончарный круг, на котором вылеплен ладный кувшин. И сколь бы мир ни пытался показать дочери ее настоящую, Нюта отвергала истину, бесхитростная и верная в своем упорстве.
Еловчан, кумушек, разносивших сплетни о ведьме и прелюбодейке, Нюта объявляла обманщиками. Их слова – чашей, где вместо молока – болотная вода. Аксинья соглашалась и множила разрыв между событиями прошлого и тем, что знала дочь о матери и самой себе.
Полчаса уже Аксинья терла стол, счищала белесые разводы муки в миску. Спохватилась, хмыкнула, бросила тряпку. Меньше раздумий – больше толка. Черныш перебил круговерть мыслей – пронзительно лаял, захлебывался, звал хозяйку.
Голуба, гости из
Тяжелые шаги.
Дверь привычно скрипнула.
Аксинья отдернула руку от телогреи, обратила взгляд на гостя.
Пришел, окаянный, забытый.
Пришел, чтобы вывернуть наизнанку ее жизнь.
2. Обрубок
Рыжий петух с наполовину выдранным хвостом суетливо бегал по двору. В его возмущенном голосе Нюта расслышала: «Кому? Кому?» Мать назвала бы ее сказочницей и заняла делом: прополкой, мытьем посуды или бесконечной трепкой льна.
Петух наконец нашел своего обидчика – тощего грязного щенка, спрятавшегося в конуре – и налетел на него, колотя клювом по морде, костлявой спине.
– Разыгрались тут! – Таисия, крупная, улыбчивая, пнула петуха, тот возмущенно заорал, отбежал от хозяйки подальше, под защиту сарая. Таисия взялась за щенка, схватила его за шкирку и подняла над землей. Виновник ныл, прикидываясь олухом. – Нютка, что одна здесь торчишь? Сейчас Гошку позову.
Женщина взяла Нюту за руку. Ее ладонь оказалась влажной, отвратно-липкой, но девчушка стерпела.
– Зайчонок, за стол! – зычный голос Таисии разнесся по двору.
Откуда-то сверху донеслось:
– Мамошка, – забавная рожица Гошки высунулась из окна на самом верху сенника.
– Опять туда забрался! Отец запретил лазить, забыл? Слезай, зайчик, да побыстрее.
Гошка Зайчонок ловко спрыгнул на забор, Таисия подхватила его, словно малое дитя, на руки. Он растянул изувеченные губы, и Таисия расплылась в ответной улыбке. Большие серые, опушенные длинными ресницами глаза вводили баб и девок в состояние беззаветного восторга, и озорник всегда добивался своего.
Хозяйка усадила детей за стол. Гошка разломил немытыми руками краюху хлеба, полез в миску со сметаной, вымазался ей до самых бровей. Нюта наблюдала за ним и сдерживала смех, как всегда, дивясь чудн'oму порядку. Ни молитвы перед едой, ни чистоты, ни серьезного отношения к пище.
Дочка подняла крик, и Таисия засуетилась вокруг люльки. Гошка кинул в Нюту обглоданную куриную кость. Нюта подняла ее и засунула ему за шиворот. Завязалась потасовка. Гаврюшка глядел на старших и возмущенно сопел: его, мелкого, в игру не брали.
Антон, Таисин муж, зашел в избу, и его тяжелый взгляд не обещал ничего хорошего.
– Брысь отсюда, – кивнул он детям, и Нютка с Гошкой выскочили во двор, прихватив недоеденные ломти хлеба. – Таська, опять непотребство устроила!
Гаврюшка потащился вслед за старшими, на ходу поднял куриную кость, стряхнул былинку и засунул в рот.
– Тошенька, я дочку успокаиваю.
– Она, как и ты, не замолкает – пустобрехая порода.
Нюта и Гошка играли на крыльце, изображая лису и зайца. Лиса-Нюта пришла в гости к Зайцу-Гошке, и тот принимал ее, как добрый хозяин: усадил за стол – на верхнюю ступеньку, потчевал яствами – сморщенными ягодами рябины и листьями. Гаврюшку прогнали подальше, чтобы не мешал, он ковырял в грязи длинной палкой.