Вольф Мессинг — человек-загадка
Шрифт:
Госпиталь имени академика Бурденко не только одно из известнейших медицинских учреждений в нынешней России, но и одно из самых привилегированных. Туда приглашены лучшие медицинские светила. Оборудован госпиталь новейшей аппаратурой. Как правило, на лечение попасть в него не просто. Нужно принадлежать к элите советского общества или иметь высокий военный чин, на худой конец — быть заслуженным пролетарием либо найти хорошую протекцию.
Николай Бурденко принадлежал к числу талантливейших ученых-новаторов, которым чужда была косность. Даже в самые трудные для советской науки годы, когда на научном олимпе правили карьеристы-догматики,
И вот в этот-то госпиталь и предстояло лечь Ираиде Михайловне для серьезной операции.
Можно представить себе ее волнение в тот день. Ведь операция предстояла на позвоночнике, и при малейшей неточности или оплошности неизбежен общий паралич. Да и наркоз должен был даваться через интубатор прямо в трахею. В госпитале было новейшее оборудование, однако общий интубационный наркоз в те годы был еще новинкой, техникой мало кто владел, и чаще всего применялась эфирная маска. Лишь значительно позже в клиниках широко научились интубировать больного с подключением кислорода к эфиру и закиси азота. Но мы надеялись, что уж в этом-то госпитале медики не подведут.
Позже, когда я сама, работая в клинике, давала больным общий наркоз, я не раз вспоминала этот тревожный день.
К счастью, скоро тревога сменилась облегчением. Как нам сказали, операция прошла благополучно. А Вольф Григорьевич, заранее предвидя такой исход, внешне казался спокоен, хотя курил одну папиросу за другой, когда мы ждали результата в вестибюле госпиталя.
Надо отметить, что его заслуги в том, что Ираиду Михайловну поместили в привилегированный госпиталь, вовсе не было. Он всегда был противником всякого «блата», никогда не извлекал пользы из своей славы. Для этого он был слишком скромен и застенчив.
Но возвращаюсь к Ираиде Михайловне, ко дню, когда решили позволить ей вставать с постели.
Операция-то прошла успешно лишь в том смысле, что Ираида Михайловна осталась жива, и никаких видимых осложнений не возникло. Но ведь под полным успехом обычно подразумевается исцеление от недуга или хотя бы частичное выздоровление.
И потому у всех одна мысль — встанет ли на ноги?
Встала! Робко, с первым неуклюжим падением, но встала.
Так что вернулись мы тогда из госпиталя, изрядно переволновавшиеся, но счастливые. Несколько шагов, сделанных ею в присутствии врачей и на наших глазах, окрыляли: болезнь побеждена! Да еще как! Много лет спустя я сама видела, как Ираида Михайловна, забью ключи от дачи, перелезала через забор, словно мальчишка.
Итак, предсказание Мессинга сбылось.
После обеда, поданного Аидой Михайловной, сидели расслабленные и говорили об Ираиде Михайловне.
Много хороших слов было сказано в ее адрес. Мне стало известно, что в прошлом она была актрисой. Жила и работала в Ленинграде. Что она пережила ленинградскую блокаду, похоронила там мужа, умершего от голода. К моменту снятия блокады была полнейшим дистрофиком и в таком состоянии прибыла в Москву к сестре, которая уже была замужем за Мессингом.
Было уже часа четыре.
Вольф Григорьевич закурил, оживился и обратился ко мне:
— А хочешь, я тебе о себе расскажу?
— А я о вас все знаю из рассказов Аиды Михайловны...
— Все, да не все. То Аидочка — обо мне, а то я — о самом себе!
...И спустя десять лет Вольф Григорьевич использовал мои записи для своей автобиографии, которая была опубликована в журнале под таким же заголовком — «О самом себе».
Глава 8
Мессинг рассказывает
— Я плохой рассказчик, —начал Мессинг, —но надо же когда-то попробовать рассказать все, что хранится в этом банке, — и он, улыбаясь, постучал себя по лбу. Своими длинными костлявыми пальцами, цепкими, как щупальца осьминога, достал из портсигара папиросу, прикурил от зажигалки и смачно затянулся.
Да, рассказывал он, и правда, плохо, то забегал вперед, то повторялся, так что нужно было внимательно следить за нитью повествования, чтобы уловить суть. Я частенько переспрашивала его, иногда на самом интересном месте. Он не сердился, повторял непонятное.
— Я родился в канун нового века — 10 сентября 1899 года, в небольшом местечке Гора-Калевария вблизи Варшавы. Тогда мы входили в состав Российской Империи. Трудная была жизнь у евреев того местечка, как впрочем, и многих других. Монотонная, наполненная страхом, суеверием и борьбой за кусок хлеба, за крошечный пятачок под солнцем.
...Я рано сбежал из дому, а потому не могу много рассказать о жизни нашей семьи. Отец работал в саду, который нам не принадлежал, ухаживал и следил за фруктовыми деревьями, малиновыми кустами и смородиной. Ясно вижу и сейчас ласковые глаза матери. И еще помню братьев — по веселым и драчливым играм. Очень памятен — да и как иначе! — приезд знаменитого, к тому времени уже классика еврейской литературы, писателя Шолом-Алейхема. (Снова глубокая затяжка «Казбеком»). Приехал-то он не специально в наше захолустье, а только проездом, но судьба подарила мне встречу с ним лично.
Внешне он запомнился мне таким: небольшая бородка, пышные усы, а главное, добрый, внимательный взгляд из-под очков. Он ласково потрепал меня по щеке и почему-то, ни с того ни с сего высказал мысль, что мне-де предстоит блестящее будущее. Это не было, конечно, предсказанием пророка. Просто Шолом-Алейхему хотелось видеть в каждом еврейском мальчике грядущую знаменитость.
Больше мне ни разу не пришлось встретиться с этим удивительным человеком, но именно с той поры я полюбил его всей душой: за великий гуманизм его таланта, его книг.
Наша семья была ортодоксально религиозной, порой до фанатичности. Мысли о Боге пронизывали не только сознание моих родителей, но и каждый незначительный шаг и поступок в их жизни. Господь представлялся им требовательным, но справедливым вершителем человеческих судеб. Отец, в противоположность матери, лаской нас не баловал. Не приведи Господь заявиться к нему с жалобой. Нытиков и плакс он не любил, мог беспощадно высечь именно за то, что прежде него тебя кто-то обидел. Он старался вырастить из нас жестких и выносливых зверенышей, способных постоять за себя в этом жестоком и беспощадном мире...