Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
Дальше Лагутину говорить стало невозможно: он что-то кричал, размахивал руками, но его голос тонул в хохоте, в громе аплодисментов.
Малинов сердито подвинул Опарину колокольчик, и председательствующий, поднявшись, начал звонить, но на это почти никто не обратил внимания: все хохотали, хохотал в том числе, широко разевая рот, и Александр Павлович Пухов; только Малинов и Сухожилин все больше хмурились.
После того как с трибуны сошел Лагутин, Малинов наклонился к Опарину и, тыча пальцем в список, что-то проговорил. Опарин, не рассчитав, довольно громко, на весь зал, ответил:
— В порядке записи даю, —
Пухов разом ожил, повернулся к оратору.
Николай Кораблев, точно глыба, навис над трибуной. Чуть склонившись, он вцепился руками в ее углы, обращенные в зал, да так и не отрывался от них до конца речи.
— Допустим, на меня навалили бы два, даже пять пудов, я бы сказал: «Донесу», — начал он без конспекта, с придыханием, подбирая слова. — Но если на меня взвалят десять — пятнадцать пудов, я скажу: «Нет. Не в силах». А ведь иные, вместо того чтобы признаться: «Не донесу», — начинают хвастаться: «Вот какую ответственность взгромоздили на меня». Бахвалятся, объявляют себя богатырями, а ноша остается на месте. Но народ не обманешь: он видит — хвастунишка порожняком бежит. — Николай Кораблев повернулся в сторону Малинова, несколько секунд смотрел на него, видимо проверяя свои выводы, и снова заговорил: — Мне кажется, Семену Павловичу ноша обкома не по плечу. Так почему же он не заявит нам, Центральному Комитету партии: «Товарищи, дайте мне ношу по силам».
— Я ее несу. Вот посмотрим, как вы потащите! — весь трясясь от гнева, прокричал Малинов.
— К ноше вы даже не притрагиваетесь. Вы несете что-то свое, — быстро, словно пулемет дал очередь, проговорил Николай Кораблев и снова продолжал спокойно: — Я с большим вниманием выслушал выступления товарищей Астафьева и Лагутина…
— А до них выступали Смельчаков и другие — не слышали? Временами умеете быть глухим, — скрипуче, словно кто-то провел гвоздем по сковороде, произнес Сухожилин.
— Я не первый денечек в партии и таких, как Смельчаков, прекрасно знаю. Это вредители, подобные саранче: все пожирают на своем пути — виноградники, хлеба, сады…
— За поклеп на членов партии вы будете отвечать перед обкомом, — сквозь зубы процедил Малинов.
— Я готов держать ответ за свои слова. Но при этом вам, Семен Павлович, и особенно Сухожилину, не поздоровится, — ответил Николай Кораблев и окинул взглядом присутствующих на пленуме, и те увидели, что, несмотря на спокойный тон, у оратора на седых висках выступили горошинки пота. — Товарищи Астафьев и Лагутин доказали, что Малинов безразлично относится к нуждам колхозников, к их быту, к их устремлениям.
— До этого ли ему? Он страстно озабочен ящерицами и гурьевскими песками, — встав, прокричал взбудораженный Астафьев.
— Я то же самое могу подтвердить как директор завода. Нас, группу инженеров, два года назад перевели с Уральского автомобильного завода на Приволжский автомобильный. Что мы тут застали? Штурмовщину. Штурмовщина порою нужна. Прорвало, например, плотину, планировать некогда — надо штурмовать прорыв. В первые послевоенные месяцы нужен был штурм и на Приволжском автомобильном особенно: завод находился в огне боев, цехи разрушены, жилища разрушены, тут не до ритмичности. Надо было штурмовать, чтобы все восстановить и одновременно дать машины стране. Мы этого не отрицаем. Но когда руководители завода, при полном одобрении Малинова, штурм превратили в постоянный метод, — это уже безобразие, непростительное преступление
— Эко! Хватил! — опять вмешался Малинов, оттопыривая губы.
— Да, преступление, — не меняя тона, говорил Николай Кораблев. — Преступление перед страной, перед рабочими завода, перед партией. Малинов, видимо, многого не понимает: ему подавай выполнение и перевыполнение программы любой ценой. Товарищи, выполнение и перевыполнение программы — еще не все…
— А что же все? — спросил кто-то с яруса.
— На Урале, — не обратив внимания на выкрик, продолжал Николай Кораблев, — на Чиркульском автомобильном заводе в качестве директора работал некто Кокорев. При нем программа не только выполнялась, но и перевыполнялась… Однако, как это потом вскрыли, программа перевыполнялась за счет перенапряжения физических сил рабочих.
Малинов зло засмеялся:
— Загнул!
— К сожалению, не загнул, дело Кокорева разбиралось в высших партийных инстанциях, и наши выводы целиком подтвердились. Малинову, как первому секретарю обкома, Центральный Комитет партии, безусловно, присылает для ознакомления протоколы. А он их, видимо, не читает, иначе знал бы о деле Кокорева. — Этими словами Николай Кораблев как бы придавил Малинова: тот съежился, утонул в кресле и опустил глаза, а Николай Кораблев продолжал: — Так что же такое штурм, товарищи? Почему наша партия против штурмовщины? Ведь и при штурме программа выполняется, порою даже перевыполняется. Против потому, что штурмовщина коверкает жизнь рабочего, не позволяет ему думать, нервирует его, не дает возможности не только сходить в кино, в театр, но и прочитать ту или иную книгу. Мы на Приволжском автомобильном ликвидировали штурм, ввели ритмичность и этим самым создали для рабочих нормальный образ жизни. Но все это мы проделали наперекор и против желания товарища Малинова.
— А Пухов — ведь это тоже обком? — произнес Сухожилин.
— К Александру Павловичу Пухову у меня, кроме доброго, ничего нет: при его помощи мы ликвидировали штурмовщину. Но ведь он только частица бюро обкома, хотя сам-то ношу, возложенную на него партией, несет хорошо.
— Вы на днях поссорились с ним, — снова вмешался Сухожилин, и глаза его зло забегали.
— Послушайте, Сухожилин! Чего вы сбиваете оратора? Смешно слушать и смотреть: вы напоминаете мне дятла, который решил продолбить дуб, — неожиданно на весь зал пробасил Ларин, вызвав одобрение большинства участников пленума.
Николай Кораблев, улыбнувшись Ларину, внешне так же спокойно ответил Сухожилину:
— Мы не ссорились. Ссорятся торговки на базаре. Мы с товарищем Пуховым по одному вопросу довольно громко поспорили — это неизбежно в большом деле. И вы бы поумнели, товарищ Сухожилин, если бы почаще спорили с Малиновым и с другими товарищами, со мной в том числе. А вы, когда на бюро обкома стоит вопрос о нашем заводе, воды в рот набираете: молчите.
— Ох! Ну и удары у него, — шепнул Акиму Мореву Иван Евдокимович.
Несмотря на то что время Николая Кораблева по регламенту истекло, никто этого не заметил: ни председательствующий Опарин, ни участники пленума; Кораблев говорил о состоянии завода, о рабочих, об их быте, о партийной организации.
— Самое дорогое в нашей стране — человек, советский человек, воспитанный нашей партией. И вот на это, на главное, бюро обкома, особенно Малинов, не обращает внимания.
По залу пронесся одобрительный шум.
— Знайте наконец меру! — Малинов выскочил из-за стола и забегал по маленькой сцене.