Волгины
Шрифт:
Часа через два, измученный и отупевший, Юрий постучал в дверь отцовской квартиры. Когда он переступил порог, Гавриловна чуть не выронила свечу и в страхе отшатнулась: перед ней стоял изможденный человек с бледным лицом и блуждающими глазами.
Два дня никто не стучался в квартиру Якутовых. Гавриловна выходила только за водой к Дону (подача ее с приходом немцев прекратилась), а Юрий сидел в своей комнате, бледный, небритый и, куря папиросу за папиросой, прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы.
Теперь
Юрий то подходил к окну и из-за полуприкрытой ставни глядел на улицу, ожидая, что вот покажутся немцы, но они не появлялись; то шагал по комнате, то ложился на диван и в отчаянии сжимал руками голову.
«Что делать? Что делать?» — спрашивал он себя. В самом деле, не мог же он остаться в оккупированном городе. Надо было уходить, перебираться на ту сторону фронта, пока Красная Армия недалеко. Но как перейти? Хватит ли у него на такой подвиг сил, мужества, умения? Но сидеть и ждать тоже нельзя. А если Красная Армия не скоро вернется? Если эта железная завеса надолго отгородила его от всего, с чем он был связан еще недавно?
Утром на третий день в квартиру Якутовых настойчиво постучали.
— Это они, — засуетилась Гавриловна.
Стук, более настойчивый и нетерпеливый, повторился. Юрий сидел в своей комнате, сжав до боли челюсти.
Улыбаясь, словно заранее уверенная в том, что ее посещение доставит хозяевам большое удовольствие, в переднюю вошла уполномоченная дома — черноглазая женщина неопределенного возраста с золотыми зубами и сильно напудренными щеками. Она курила, держа между пальцами папиросу с розовым от губной помады мундштуком.
— Вы дома, Гавриловна? — сладким голосом, нараспев протянула она. — А я вам гостей привела.
Гавриловна попятилась. Выставив вперед автоматы, в комнату решительно вошли два немца: один худой, высокий, с плоским лицом в обвисшей, как саван, шинели, другой круглолицый, румяный, с веселыми зеленоватыми глазами. Оба, как по команде, стукнули каблуками грубых, точно из железа склепанных, сапог.
— Фрау — козяйка? — бесстрастно осведомился высокий немец.
Сложив на животе руки и с настороженным любопытством глядя на двигавшийся острый кадык немца, Гавриловна молчала.
Немец шагнул в глубь комнаты, стал осматривать мебель, стены, потолок. По тому, как он повел длинной рукой, было видно, что помещение ему понравилось. На безымянном пальце немца поблескивал платиновый перстень с впаянным в него черепом.
— У вас будет жить их офицер, — пояснила уполномоченная.
Гавриловна продолжала молчать.
— О-о, матка… Нитшего, — похлопав ее по плечу, весело сказал зеленоглазый немец.
— Они очень культурные, Гавриловна, — оскаливая золотые зубы, зашептала уполномоченная.
И тут же пояснила немцам, что квартира, которую они осмотрели, принадлежала врачу и обер-лейтенант будет очень доволен.
Она говорила об этом с такой уверенностью, будто сама была хозяйкой этой квартиры.
Комната
Долговязый толкнул дулом автомата боковую дверь и от неожиданности разинул рот. Посреди комнаты, худой и желтый, в рубахе-косоворотке и в рваных брюках, стоял Юрий.
Удивление уполномоченной было, пожалуй, не меньшим, чем немцев. По ее лицу промелькнуло что-то вроде соболезнования.
— Ах, извините, Юрий Николаевич! Я не знала, что вы не уехали.
— Вэр ист дас?.. [8] — нахмурился долговязый немец.
— Сын… мой сын… — словно осененная каким-то вдохновением, поспешила проговорить Гавриловна. — Приболел он у меня малость…
Уполномоченная бросила на Юрия успокаивающий взгляд, и в этом взгляде было: «Ничего, голубчик. Надеюсь, ты будешь вести себя как подобает». А немец-крепыш похлопал Юрия по плечу, ухмыльнулся:
8
Кто это?
— Нитшего! Карош… Лядно!
Когда немцы ушли, уполномоченная закурила новую папиросу и, складывая после каждого слова подрисованные губы сердечком, сказала тем же милостивым, соболезнующим тоном:
— Надеюсь, Юрий Николаевич, вы скрываться не намерены? Иначе вы подвергнете и себя и меня неприятности. Вы хорошо сделали, что не уехали. Большевики никогда не вернутся. Вы — инженер, и мы вас шикарно устроим…
— Да, да, Калерия Петровна… Конечно, конечно… я, знаете… — как сквозь сон, бормотал что-то невнятное Юрий.
Уполномоченная долго еще говорила. Слова ее казались Юрию диким, выхваченным из давнего прошлого бредом. Он смотрел на нее и удивлялся, — та ли это незаметная, почти не выползавшая на свет Калерия Петровна, которую до прихода немцев никто, и он сам, не замечал в доме? Теперь она вылезла из своей щели, как мокрица. Ее жирные накрашенные губы и табачный запах, смешанный с запахом помады, мутили Юрия… Дыша ему в лицо, Калерия убеждала:
— И этот маскарад совсем лишний, Юрий Николаевич. Оденьтесь поприличней и будьте самим собой. К чему эта мужицкая косоворотка? Эти ужасные брюки? И побрейтесь… Примите культурный вид. Советую это из чувства расположения к вам и… и к вашей семье…
Когда она ушла, Юрий долго сидел в своей комнате подавленный.
Скоро явился на новую квартиру и обер-лейтенант Рудольф фон Гетлих. Сначала его денщики, как назвала их Гавриловна, внесли огромные коричневые в никелированной оправе чемоданы, складной стул, погребец, целый ворох портфелей и несессеров, потом пришел и сам Гетлих — высокий, красивый; с тонкой женской талией и узкими бедрами. Ступая на подрагивающих длинных ногах, он обошел все комнаты, понюхал воздух, поморщился и, после некоторого колебания, занял комнату Вали. На Юрия и Гавриловну он не обратил никакого внимания.