Волхв
Шрифт:
Покончив с едой, отнес посуду к хижине Марии — вот-де какой я заботливый; но дверь оказалась на замке. Первая неудача. Я поднялся, постучал к Кончису, подергал ручку — вторая неудача. Обошел весь первый этаж. Даже разворошил полки в концертной в поисках Кончисовых трудов по психиатрии — безуспешно. Мной овладела паника: из-за того, что я натворил ночью, всему конец. Они навсегда исчезли.
Я поплелся к статуе, обогнул территорию виллы, точно посеял ключ где-то в траве у забора, и через час вернулся к дому. Все так же пусто. Я чувствовал себя преданным, одураченным. Что предпринять? Бежать в деревню, сообщить в полицию? Наконец я спустился
Я заплыл чуть дальше от берега, но попал в струю холодного течения, отпрянул — и сразу увидел ее. На краю скалы ярдах в ста восточнее стояла девушка в светло-розовом летнем платье; даже в густой древесной тени она приковывала взгляд с какой-то роскошной неотвратимостью. Помахала рукой, я махнул в ответ. Она сделала несколько шагов вдоль зеленой стены сосен, солнечные полосы побежали по нежно-алому платью; у меня перехватило дыхание: я заметил второе розовое пятно, вторую девушку. Они застыли, повторяя одна другую; ближняя снова призывно помахала рукой. Обе повернулись и скрылись из виду, будто намереваясь идти мне навстречу.
Минут через пять-шесть я, запыхавшись, обернув рубахой мокрые плавки, перебрался через овраг. У скульптуры их не оказалось, и я с досадой подумал, что меня опять дразнят, что мне дали полюбоваться на них для того лишь, чтобы окончательно упрятать. Мимо рожкового дерева я спустился к скалам. Меж стволов нестерпимо заблистала морская голубизна. И тут я отыскал их. Девушки сидели в тени на восточном склоне маленького, покрытого дерном каменного утеса. Не спуская с них глаз, я замедлил темп. На них были совершенно одинаковые простенькие платья с короткими, чуть присобранными рукавами и глубокими вырезами у горла, гольфы в синюю крапинку, светло-серые туфли с низким каблуком. Они смотрелись женственно и очаровательно, будто девятнадцатилетние барышни, вырядившиеся на воскресный пикник… но вырядившиеся, на мой вкус, слишком тщательно, по-городскому — особенно некстати была плетеная корзинка, что лежала у ног Джун и придавала им обеим вид вечных кембриджских студенток.
При моем приближении Джун встала и пошла мне навстречу. Волосы у нее, как и у сестры, были распущены; золотистая кожа, загоревшая даже сильнее, чем мне показалось ночью; переводя взгляд с одной на другую, я отметил, что внешне она куда прямодушнее сестры; в ней то и дело сквозили повадки бойкого мальчишки. Жюли пристально наблюдала за нами. Она явно намеревалась держаться строго и отчужденно. Джун усмехнулась.
— Я ей сказала, что вам все равно, с кем сегодня гулять, с ней или со мной.
— Мило с вашей стороны.
Взяла меня за руку, подвела к утесу.
— Вот он, рыцарь наш в лучистых латах.
Жюли
— Привет.
— Она все знает, — сообщила ее сестра.
Жюли искоса взглянула на нее.
— И знаю, кто во всем виноват.
Но затем встала и спустилась к нам. Укор сменился состраданием.
— Как вы добрались до дому?
Я рассказал им про плевок. Сестры и думать забыли о своих размолвках. На меня с тревогой уставились две пары серо-голубых глаз. Потом они переглянулись, будто моя история подтверждала их собственные выводы. Жюли заговорила первой.
— Вы Мориса сегодня видели?
— Ни следа.
Они вновь переглянулись.
— И мы не видели, — сказала Джун.
— Все вокруг точно вымерло. Я вас все утро искал. Джун посмотрела мне за спину, в глубину леса.
— Это с виду вымерло. Как бы не так.
— Что это за гнусный чернокожий?
— Морис называет его своим слугой. В ваше отсутствие он даже за столом прислуживает. Его обязанность — опекать нас, пока мы в укрытии. Нас от него уже воротит.
— Он правда немой?
— А шут его знает. Мы считаем, что нет. Все время сидит и пялится. Словно вот-вот откроет рот.
— Не пытался он…?
Жюли покачала головой.
— Он навряд ли соображает, какого мы пола.
— Ну, тогда он еще и слепой вдобавок.
Джун поморщилась.
— Да, не везет ему, зато нам с ним повезло.
— Старику-то он настучал про ночные дела?
— Тем более странно, почему тот не показывается.
— Собака, не залаявшая ночью [77] , — вставила Джун.
77
Крылатая фраза Шерлока Холмса из новеллы Артура Конан-Дойла «Серебряная метка».
Я взглянул на нее.
— По плану нам ведь не полагалось знакомиться.
— Это до сегодняшнего дня не полагалось. А нынче мне предстояло вкручивать вам мозги вместе с Морисом.
— После очередной моей выходки — убогая, что с меня возьмешь, — добавила Жюли.
— Но теперь-то…
— Да мы и сами озадачены. Беда в том, что он не сказал, какой будет следующий этап. Кем нам надо притвориться, когда вы раскусите вранье про шизофрению.
— И мы решили стать самими собой, — заявила Джун.
— Посмотрим, что из этого выйдет.
— А сейчас пора рассказать мне все без утайки.
Жюли холодно взглянула на сестру. Джун нарочито изумилась:
— Выходит, я вам тут ни к чему?
— У тебя есть шанс еще часок покоптиться на солнышке. За обедом мы, так и быть, стерпим твое общество.
Присев в реверансе, Джун сходила за корзинкой; удаляясь в сторону пляжа, погрозила пальцем:
— Все, что меня касается, потом перескажете. Я рассмеялся и запоздало перехватил прямой, угрюмый взгляд Жюли.
— Было темно. И одежда такая же, так что я…
— Я очень на нее сердита. Все и без того запуталось.
— Она совсем не похожа на вас.
— Мы с детства стремились друг от друга отличаться. — Тон ее потеплел, стал искреннее. — На самом деле мы не разлей вода.
Я взял ее за руку.
— Вы лучше.
Но она отстранилась, хоть руки не отняла.
— Там, в скалах, есть удобное место. И мы наконец побеседуем без чужих глаз.
Мы пошли меж деревьев на восток.
— Вы что, по-настоящему злитесь?