Волк и Пеликан
Шрифт:
— Ты в порядке, Гарри? Ты ушел так внезапно. Я беспокоился.
— Все хорошо, Сев. Но у меня был довольно тяжелый вечер. Чувствую, что надо спланировать очередную шутку над Мародерами.
— Конечно, о чем ты думаешь?
— Ну, есть заклинание моего собственного изобретения…
— Ты изобрел заклинание?
— Вообще–то, несколько. У меня к этому талант.
— Кажется, ты талантливый во многих вещах.
— Да, кажется. Знаешь, я очень силен. Сильнее, чем Дамблдор и Волдеморт.
— И такой скромный!
— Эй! Ты же хотел знать. У меня есть сила, я знаю, как ей пользоваться. Думаю, мои друзья считают,
— Ну, чрезмерная самонадеянность — это слабость.
— Это мне говорит Миона.
— Она мудрая, Гермиона. Ты должен прислушаться к ней.
— Да, конечно, а теперь шутка. Она называется «проклятие Джулио — Клаудиана».
На следующий день студенты и учителя были удивлены, когда Мародеры и Лили стали бродить по Большому залу на завтраке, как римская знать. У всех на головах были венки из листьев и цветные тоги вместо школьных мантий, а то, как они вели себя, говорило о королевском величии. Все в замешательстве наблюдали, как Джеймс шагнул к столу Гриффиндора и начал кричать на испуганных первокурсников.
— Поднимитесь, плебеи, и уступите мне место, я могущественный Августус Цезарь, правитель всего.
— Ты не правитель всего, — с возмущением прокричал Ремус. — Я, могущественный император Тибериус, властвую над всеми этими землями.
— Ты так думаешь, смертный, ведь я — Бог, известный тебе, простой смертный, как Гай Калигула, величайший император всех их, — воскликнул Сириус. Питер ударил его по голове и начал гнуть свою линию.
— Я, Клав — Клав-Клавдий, приказываю тебе подчиниться моей силе.
— Я САМЫЙ МОГУЩЕСТВЕННЫЙ! Я, Люциус Домитиус Аэнобарбус, известный как император Нерон, лишу всех вас жизни, — заявила Лили, размахивая мечом.
А за слизеринским столом все студенты умирали со смеха, поскольку весь день вчера Гарри объяснял, что пятеро гриффиндорцев поверят, что они различные римские императоры. Спустя несколько минут остальные факультеты тоже поняли юмор, когда Сириус и Питер начали спорить.
— Я — Бог Калигула. Все мне поклоняются.
— П–п–племянник? Я думаю, что я, Тибериус Клавдий Нерон Друсус Германик, им–им–император. Я правлю всем, и все д–д–должны преклоняться п-передо мной.
— Я бог, а ты простой император. Я выше. Вы, — крикнул Сириус, указывая на застывших второкурсников, — постройте мне храм, где вы будете мне молиться, а я сделаю вас сенаторами.
Эта шутка продолжалась весь день. Гриффиндор потерял кучу баллов, а Джинни сделала много смешных колдографий, которые она размножила ближе к вечеру и пустила по школе, к большому смущению Мародеров, когда на следующий день они проснулись и поняли, что натворили.
Наступил рассвет 30 октября, и шутники осознали, что пришел последний день соревнования. У них оставалось двадцать четыре часа, чтобы сделать как можно больше, и они запланировали много приколов. Гарри, Сев и Рон проснулись с львиными хвостами, которые были приклеены к их мантиям весь день, что сделало сидение на уроках и квиддичную тренировку соверешенно неудобными. Кроме того, на них напали заколдованные пчелы, когда они отправились на занятие по Уходу за Магическими Животными. К концу дня они были в ужасном настроении, несмотря на тот факт, что Гарри и Рону удалось предотвратить некоторые из приколов Мародеров.
День самих Мародеров тоже не сложился. Рон заколдовал
К вечеру так много шуток было сыграно в одну сторону и другую, что Сев и Лили оказались в больничном крыле с плесенью, покрывавшей всю кожу. Учителям было совсем не весело, но Гарри поймал взгляд Дамблдора на ужине и понял, что тот считает это соревнование весьма забавным.
Утром 31 октября Гарри проснулся необычно рано, чтобы тщательно поработать перед битвой. Он потратил три часа перед завтраком, чтобы потренироваться с оружием, в боевых искусствах и заклинаниях в своей комнате. Со времен Основателей комната была снабжена мягким полом в центре и различными учебными пособиями, он извлек пользу из всех. Когда пришла пора завтракать, по венам бежал адреналин, он был готов к сражению, насколько это было возможным.
Члены ордена в Большом Зале в это утро были довольно подавлены, как и Мародеры, но все по разным причинам. Джеймс, Сириус, Ремус, Питер и Лили волновались о результатах соревнования, которые должны были быть объявлены вечером на празднике. Хэллоуин был провозглашен днем без приколов, к большому облегчению Рона и Гарри, которым не надо было волноваться о том, что они отправятся в бой с нарывами или щупальцами или чем еще.
После завтрака четверо путешественников пошли в комнату Гарри, в девять тридцать они должны были отправляться в Святого Мунго. Рон, Гермиона и Джинни нервничали, а Гарри бродил по комнате, что было, несомненно, тревожным знаком. После семнадцатого круга Рон решил остановить его.
— Гарри, сядь. От тебя голова кружится.
— Извини, Рон. Я просто возбужден.
— Возбужден? Гарри, мы идем в бой. Там наверняка погибнут люди. Мы можем погибнуть. Ты не переживаешь?
— Не совсем, Миона. То есть, никто не смог убить меня раньше, так почему ты думаешь, что это произойдет сегодня?
— Гарри, не будь таким самоуверенным. Ты можешь быть неаккуратным, а это может тебе дорого стоить.
— О, легче, Миона. Мы сражались и раньше.
— Да, я отчетливо помню одну битву, после которой мы пробыли в плену два месяца. Должно быть, ты забыл. Тебя пытали, помнишь? — прошептала Джинни.
— Ну, мы больше не допустим такой ошибки.
— Гарри, что в тебя вселилось? В конце прошлого года ты потерпел крах. Ты говорил о том, что пытки напомнили тебе, что ты — человек, а не непобедимая личность. Теперь, кажется, ты раз в десять хуже, чем был до того.
— Все нормально, Гермиона. Перестань совать свой нос.
— Я просто волнуюсь, Гарри. Если ты не проявишь осторожность, ты станешь злым, я вижу приближение этого.
— Мне казалось, что Джинни — Провидица, а не ты. Ты ничего не знаешь обо мне, Гермиона, так что прекрати свои нелепые обвинения.
— Я согласен с ней, Гарри.
— Я тоже.
— Так, теперь вы все против меня. Просто класс. Вы мне не нужны. Никто из вас не нужен.
Гарри в ярости двинулся к выходу, но голос Теи остановил его. Он не заметил, что она была в комнате, и в удивлении застыл, когда услышал ее.