Волк среди волков
Шрифт:
— Ложись, Пагель! — кричит фон Праквиц. И вот взлетает земляной вихрь, пыль, огонь, чад — взрыв раскалывает воздух.
«Дуралей», — думает фон Праквиц.
«Жаль!» — думает фон Штудман.
Но просто не верится — вон, словно тень, в тумане и мгле, все еще стоит фигура, она неподвижна. Туман светлеет, фигура делает прыжок, подымает что-то с земли, кричит в бешенстве: «Ах, дьявол!..», роняет, схватывает шапкой, подбегает к Праквицу, щелкает каблуками:
— Разрешите доложить, господин ротмистр, граната! — Потом уже совсем не по-военному: — Жжется, подлая!
Он раз
Навсегда ли?
Эта сцена, этот бессмысленный и все же геройский поступок человека столь юного отчетливо стоял у обоих перед глазами, когда они увидели слегка выпившего Пагеля за угольным столиком у Люттера и Вегнера, когда воскликнули:
— Это же Пагель с гранатой!
Пагель поднял голову. Прежде чем встать, он осторожным движением опьяневшего человека отодвинул от себя бутылку и стакан и сказал без всякого удивления:
— Господа офицеры!
— Вольно, Пагель! — ответил ротмистр, улыбаясь. — Какие теперь офицеры! Вы единственный, кто еще в форме.
— Слушаюсь, господин ротмистр, — отозвался Пагель упрямо. — Но я уже не служу.
Оба друга переглянулись.
— Вы разрешите нам подсесть к вашему столику, Пагель? — приветливо спросил фон Штудман. — Здесь полно, а нам хотелось бы перекусить.
— Пожалуйста! Пожалуйста! — ответил Пагель и быстро сел, словно ему уже давно было трудно стоять. Сели и оба друга. Некоторое время они были заняты выбором и заказом вин и кушаний.
Затем ротмистр поднял свой стакан.
— Ну, за ваше здоровье, Пагель! За старые времена!
— Покорнейше благодарю, господин ротмистр, господин обер-лейтенант! За старые времена, конечно!
— А что вы теперь делаете?
— Теперь? — Пагель медленно переводил глаза с одного на другого, словно хотел сначала продумать свой ответ. — Да я сам хорошенько не знаю… Так, что придется… — Последовал неопределенный жест.
— Но должны же вы были что-то делать эти четыре года! — ласково продолжал фон Штудман. — Что-нибудь вы предпринимали, чем-то были заняты, чего-то добились, не правда ли?
— Конечно, конечно! — вежливо согласился Пагель и спросил с проницательной дерзостью пьяных: — Осмелюсь задать вопрос, господин обер-лейтенант, а вы, вы многого добились за эти четыре года?
Фон Штудман смутился, он готов был рассердиться, потом рассмеялся.
— Вы правы, Пагель! Ничего я не достиг! Честно говоря, не далее как шесть часов назад я опять потерпел полное крушение. И я бы не знал, что с собой делать, если бы ротмистр не решил увезти меня к себе в имение вроде как учеником. У Праквица большое поместье в Неймарке.
— Шесть часов назад… потерпели кораблекрушение, — повторил Пагель, словно он и не слышал про поместье. — Чудно…
— Почему чудно, Пагель?
— Да не знаю… может, потому, что вы сейчас утку с капустой едите может, поэтому мне кажется чудным.
— Что касается утки, — огрызнулся Штудман, — то ведь и вы сидите здесь и пьете штейнвейн. Впрочем, вино в таких количествах плохо действует, утка была бы и вам полезнее.
— Конечно, — с готовностью согласился Пагель. — Я уже об этом думал. Только есть ужасно скучно, пить
— Какой бы у вас план ни был, Пагель, — бросил будто мимоходом Штудман, — еда будет для вашего плана нужнее, чем питье.
— Ну вряд ли, вряд ли, — возразил Пагель. И словно в подтверждение своих слов допил стакан. Однако это доказательство не подействовало на двух друзей, выражение их лиц оставалось скептическим, и поэтому он добавил: — Мне предстоит истратить еще много денег.
— Ну, истратить много денег на вино вам уже не удастся, Пагель! вмешался фон Праквиц. Снисходительность Штудмана, как будто поощрявшего этого фатишку, начала раздражать его. — Разве вы не понимаете, что совсем пьяны?
Штудман бросил ему выразительный взгляд, но, как ни удивительно, Пагель был по-прежнему невозмутим.
— Может быть, — сказал он, — но это ничего. Тем легче я отделаюсь от своих денег.
— Значит, какая-нибудь история с женщинами! — гневно воскликнул фон Праквиц. — Я совсем не моралист, Пагель, но вы в таком состоянии, так напились… Нет, это никуда не годится!
Пагель не ответил. Он опять наполнил свой стакан, задумчиво выпил и снова налил. Праквиц сделал негодующий жест, но Штудман, видимо, смотрел на это иначе, чем его друг. Праквиц — славный малый, очень порядочный, но он абсолютно не психолог и разбираться в других людях совсем не умеет. Ему кажется, что все должны чувствовать то же, что и он. А если оказывается, что это не так, он сейчас же выходит из себя.
Нет, глядя, как Пагель наполнил свой стакан, быстро выпил и снова налил, Штудман мучительно, но от этого не менее живо вспомнил некую комнату за номером 37. И там стаканы столь же быстро наполнялись и выпивались. Штудман помнил также очень ясно то особое выражение страха и сумасшедшего вызова в глазах, которое он там видел. И он вовсе не был уверен, что, как ни беспорядочно пьет Пагель, он сейчас действительно пьян. Но в одном Штудман не сомневался, а именно в том, что Пагель тяготится их расспросами, что ему было бы гораздо приятнее сидеть в одиночестве. Однако Штудман не хотел отступать перед равнодушием или даже враждебностью молодого человека; он чуял, что они застали бывшего юнкера в опасную для него минуту. Как и тогда, за ним нужен глаз. И Штудман, не далее как днем переживший собственное поражение, поклялся, что вечером уж не попадется ни на какой блеф и вовремя бросит ручную гранату в виде бутылки от шампанского — ведь для этого существовало множество способов и возможностей.
А Пагель сидел и спокойно покуривал, видимо задумавшись и не вполне отдавая себе отчет в присутствии двух приятелей. Штудман вполголоса сообщил Праквицу о своем намерении: фон Праквиц сделал нетерпеливый жест, но затем кивнул.
Когда сигарета была докурена, Пагель снова наклонил бутылку над стаканом, но из горлышка уже ничего не полилось, она была пуста. Пагель поднял глаза, избегая взгляда обоих, мигнул кельнеру и заказал еще бутылку штейнвейна и двойной кирш.
Раздраженный фон Праквиц опять хотел что-то сказать, но Штудман просительно положил ему руку на колено, и ротмистр промолчал, хотя и неохотно.