Волк среди волков
Шрифт:
— Верно, — согласился тайный советник, зевая. — В сущности так всегда бывает. Дельные люди хотят жить по-своему. Этого прохвоста Мейера, ее дружка, можешь часами пинать в задницу, он становится от этого только вежливее…
Грубых слов в устах своего мужа фрау фон Тешов старалась не замечать. Она сделала вид, что не слышит слова «задница».
— Скажи Ахиму, чтобы он его выгнал. Тогда я могу оставить Бакс.
— Если я скажу господину зятю, чтобы он выгнал своего служащего, задумчиво проговорил старик, — так он наверняка не расстанется с ним до конца своей жизни. Но утешься,
— Сделай это, Хорст-Гейнц!
Большинство людей имеет склонность приписывать собственные ошибки другим: в рассказе о страусе, от страха прячущем голову в песок, вероятно, нет ни слова правды, однако, истинная правда то, что многие люди, перед лицом приближающейся опасности, закрывают глаза, а затем утверждают, что ее не существует.
Управляющий Мейер, после ухода фрау Гартиг, лишь потому зажег свет, что ему хотелось чего-нибудь выпить. Отчаянная головная боль после пьянства, неудачный разговор с тайным советником, на чье расположение он всегда мог рассчитывать, приближение мстительницы Аманды — все это не пробудило в нем ничего, кроме желания пропустить стаканчик. Он жаждал «выкинуть все это дерьмо из головы».
Оградив окна от вторжения Аманды, он, ища сорочку, постоял некоторое время среди хаоса своей захламленной комнаты с развороченной постелью и раскиданной повсюду одеждой. Такой же хаос царил у него и в голове, к тому же лоб изнутри колола резкая боль. Какие-то обрывки мыслей выступали из мрака и уносились раньше, чем он успевал схватить их. Он знал, что дома у него выпить нечего — ни коньяку, ни водки, ни даже бутылки пива — но, когда у человека такое самочувствие, всегда должно найтись что-нибудь, надо только мозгами пораскинуть.
Нахмурив лоб, он усиленно размышлял, но единственное, что пришло ему в голову, это еще раз пойти в трактир и принести бутылку водки. Однако Мейер тут же с досадой покачал головой. Ведь он уже давно решил не показываться там из-за грозного счета. Кроме того, он нагишом — и хитрый старый хрыч тайный советник, заметил это. Другие тоже заметят, если он в таком виде отправится в трактир!
Мейер оглядел себя и горько усмехнулся. Хорош мальчик! Этакое тело прямо для адских вил!
— Сорочка не прикроет срама, — произносит он вслух поговорку, которую однажды услышал и запомнил, так как ему казалось, что она оправдывает любое бесстыдство.
Но все-таки искать рубашку надо было, и он принялся расшвыривать ногами валявшееся на полу платье, в надежде, что рубашка найдется. Она так и не нашлась, а он всадил себе занозу в пятку.
— Свинство! Сволочь! — громко выругался он; однако свинство напомнило ему о свиньях, свиньи — о ветеринарной аптечке, находившейся в конторе. Аптечка навела его сначала на мысль о гофманских каплях, но их слишком мало, чтобы они возымели действие, да, кроме того, их, вероятно, в аптечке нет.
Гофманские капли — с каких это пор свиньям дают гофманские капли? На кусочке сахару, да? Он невольно расхохотался от этой дурацкой мысли, вот уж
Мейер круто обернулся, на лице его отразились недоверие и страх. Кто вздумал смеяться над ним? Он же отчетливо слышал, как кто-то засмеялся! Да и один ли он в комнате? Ушла жена кучера? Может быть, пришла Аманда, или она еще должна прийти? Выпучив глаза, он медленно огляделся, но осмыслить увиденное так трудно! Долго приходилось ему созерцать какой-нибудь предмет, пока мозг, наконец, не возвещал: «Шкаф!» или «Штора!» «Постель, и в ней никого!» А потом: «И под ней никого!»
Медленным, мучительным путем пришел он, наконец, к выводу: в комнате действительно никого нет. Ну, а как насчет конторы? Может быть, там кто-то есть и смотрит на него? Дверь в контору открыта, темная комната залегла, словно подстерегающее его чудовище… Да и заперта ли еще входная дверь в контору? О господи, господи! Сколько еще нужно дел переделать, сколько всего убрать, а рубашку он до сих пор не нашел. Когда же он наконец ляжет?
Торопливо, спотыкаясь, идет Мейер-губан нагишом в контору, дергает дверь. Дверь заперта, он же знает, и занавески задернуты. Кто это плетет такой вздор? Он включил свет и враждебно взглянул на занавески — конечно, они задернуты — все наглое вранье! Только чтобы его разыграть. Занавески задернуты и задернутыми останутся — пусть только придет кто-нибудь и посмеет притронуться к его занавескам! Это ведь его занавески, его! Он как хочет ими распорядится, захочет сорвать и сорвет, это его дело!
В величайшем волнении он сделал несколько шагов к несчастным занавескам — и в поле его зрения попала ветеринарная аптечка — коричневый еловый шкафчик.
— Алло! Вот ты где! Наконец-то! — Мейер-губан радостно захихикал. Ключ торчал в замке, дверца привыкла к послушанию, она открылась при первом нажиме: вот, на двух, битком набитых, полках и вся музыка. Совсем спереди стоит большая коричневая бутыль, что-то написано на сигнатурке — но кто станет разбирать аптечные каракули? Нет, тут что-то напечатано, ну все равно.
Мейер берет бутыль, вытаскивает пробку и нюхает.
Затем нюхает еще раз. Глубоко втягивает он носом пары эфира и вот стоит недвижно перед аптечкой, только тело тихонько начинает дрожать. Неземная ясность охватывает его мозг, мудрость и проникновенность, каких он никогда не ведал, наполняют его — он нюхает и нюхает, — какое блаженство!
Его черты становятся все резче, нос острее. Глубокие морщины бороздят лицо. Тело дрожит. Но он шепчет:
— О, я все понимаю! Все! Понимаю весь мир… Ясность… Счастье… Голубое небо…
Бутылка с эфиром выпадает из его дрожащих рук, гулко стукается об пол и разбивается. Он смотрит на нее, выпучив глаза, еще опьяненный. Затем быстро подходит к выключателю, гасит свет, возвращается в свою комнату, гасит свет и там, ощупью добирается до кровати и валится на нее.
Он лежит неподвижно, закрыв глаза, поглощенный созерцанием воздушных образов, проплывающих через его сознание. Образы блекнут, их окутывает серый туман. От границ сознания надвигается темнота, она становится все чернее и чернее — и вдруг все сплошь черно: Мейер-губан спит.