Волк среди волков
Шрифт:
— А почему же меня не отпускают? Вот мои бумаги, вот, я их в руке держу! Мне нужно идти, у меня поезд уходит, я транспорт людей отправляю! Эй вы, послушайте-ка! Господин, как вас там! — накинулся он на письмоводителя, как раз вошедшего из соседней комнаты. — Я требую, чтобы меня немедленно отпустили. Сначала у меня отбирают все мои деньги…
— После, после, — равнодушно сказал письмоводитель. — Сначала успокойтесь… Теперь идите-ка _вы_! — И он поманил какого-то толстяка.
— Я, видишь ли,
— Нет, в самом деле, Праквиц, — серьезно остановил его фон Штудман. Возьми себя в руки. Если ты будешь так бушевать, мы попадем последними. И я тебя прошу еще об одном: не кричи ты на чиновников…
— А почему бы мне на них не прикрикнуть? Я еще с ними поговорю! Держать меня под арестом столько часов!
— Всего полчаса.
— Впрочем, они к крику привыкли. Все это бывшие унтер-офицеры и вахмистры — видно же.
— Но ты здесь над ними не начальник, Праквиц. Они же не виноваты, что ты пойман за азартной игрой.
— Они нет. Но взгляни, пожалуйста, на Пагеля, на этого прелестного юношу! Сидит себе, словно все это дерьмо его не касается, покуривает и посмеивается, точно Будда какой-то… Чего вы там усмехаетесь, Пагель?
— Я думаю о том, — сказал Пагель, улыбаясь, — что сегодня все вышло как-то по-сумасшедшему. Целый год я стараюсь раздобыть хоть немножко денег — сегодня я получаю их, кучи, целые кучи, и — хлоп! — деньги конфискуют, и нет их!
— И вы еще смеетесь? Ну, у вас, знаете, особая любовь к смешному, Пагель!..
— И потом еще одно, — продолжал, не смущаясь, Пагель, — сегодня днем я собирался жениться…
— Вот видите, Пагель, — воскликнул ротмистр торжествующе и вдруг пришел в отличное настроение, — я по вас увидел, еще у Люттера и Вегнера, что вы расстроены какой-то историей с женщиной.
— Да, — сказал Пагель. — А сегодня вечером я узнал, что моя будущая жена за что-то арестована и ее отправили в Алекс… И сам я тоже теперь сижу здесь…
— А за что же ее арестовали? — с любопытством спрашивает ротмистр, так как его интересуют не столько рассуждения о событиях, сколько сами события.
Но фон Штудман качает головой, и Пагель молчит.
Ротмистр опомнился:
— Простите, Пагель, меня это, конечно, ничуть не касается. Но как вы можете именно сейчас сидеть здесь с таким довольным видом и ухмыляться, это, признаюсь, выше моего понимания. Ведь все это, наоборот, очень печально…
— Да, — соглашается Пагель. — Печально. И смешно. Очень смешно. Выиграй я на двадцать четыре часа раньше, ее бы не арестовали, и мы были бы теперь женаты. Правда, очень смешно…
— Я бы не стал больше об этом раздумывать, Пагель, — обращается к нему фон
Пагель молчит, на этот раз молчит и ротмистр.
Затем ротмистр откашливается.
— Дайте-ка мне сигарету, Пагель, — говорит он кротко. — У меня в горле пересохло. Нет, лучше не давайте, я вам и так уж столько должен…
Пагель, смеясь, хватает рукой воздух:
— Все же это пшик… улетучилось…
— Послушайте, не говорите так, — протестует ротмистр. — Вы же одолжили мне деньги. И знаете, сколько вы дали мне?
— Не все ли равно? — отвечает Пагель. — Я ничего обратно не получу. Это же ясно.
— Игорный долг — это долг чести, господин Пагель! — строго заявляет ротмистр. — Вы свои деньги получите обратно, можете не сомневаться! Правда, сейчас не удастся, надо сначала собрать урожай и начать обмолот… Ну, а как вы — надумали с нами ехать?
— Значит, вы приглашаете меня только так, чтобы дождаться денег… недовольно отвечает Пагель. — А мне хотелось бы какой-нибудь настоящей работы… знать бы только, какой! У меня на душе такая дурацкая пустота… Вот если бы у вас нашлась для меня настоящая работа, господин ротмистр?
— Ну, конечно, у меня есть для вас настоящая работа, — ротмистр совсем растроган. — Вы не подозреваете, как я нуждаюсь в надежных людях! Корма выдавать, жалованье людям платить, паек… время от времени обходить ночью поля — вы даже представить себе не можете, как у меня тащат! Если бы можно было хоть на кого-то положиться, на нескольких людей, и не бегать с одного места на другое, потому что вечно думаешь — вот тебя опять надувают…
— И потом — поля и леса, — добавляет Штудман, полный надежд. — Деревья, животные — нет этой полужизни, нет каменных ящиков с обвалившимися фасадами, нет кокаина, игорных клубов.
— Ну еще бы… — поспешно подхватывает ротмистр. — Дайте мне слово, Пагель, что не будете играть, пока вы у меня. Дело в том, что это совершенно невозможно. — Он смолкает и краснеет. — Ну да, разумеется, добавляет он с легким раздражением, — можно и без обещаний. Я действительно не вправе требовать их от вас. Значит, согласны?
— Я во всяком случае буду завтра утром на вокзале и скажу вам, нерешительно отвечает Пагель. — В восемь часов, Силезский вокзал, — так ведь, кажется?
Праквиц и Штудман обмениваются взглядами. У ротмистра снова вырывается жест досады, почти гнева. Но Штудман ласково осведомляется:
— Разве на ваш вопрос, обращенный к судьбе, вы все еще не получили ответа, Пагель?
И, так как Пагель молчит, он продолжает:
— Ведь игра и была этим вопросом, верно, Пагель?