Волк среди волков
Шрифт:
«Лучше бы машину вел аккуратнее, — думает Штудман. — Впрочем, все равно, если даже и наскочим на что-нибудь, хоть кончится этот шум».
Но они ни на что не наскочили и остановились где полагается, на Александерплац. Наступая ему на ноги и продолжая браниться, девушка выходит. Затем опять кричит, обращаясь к сидящему в кабине Штудману:
— А еще кавалер называется!
И бежит через площадь к большому зданию, где освещено всего несколько окон.
— Вон она куда пошла! — замечает шофер, следивший за ней. — Ну, ей еще попищать придется, пока ее караульный впустит. Уж она как пригрозила, так и сделает, хоть у самой хвост замаран. Только бы спросили, нюхает ли она, а уж тут они ее сразу
— А что это за дом? — задумчиво спрашивает Штудман, рассматривая большое черное здание, в воротах которого исчезла девушка.
— Да вы, сударь, видно, нездешний, это же управление, полицейское управление, она же пошла туда, чтобы вашего друга засыпать!
— Что сделать? — переспрашивает фон Штудман и вдруг приходит в себя.
— Ну да, засыпать вашего друга!
— Но почему же?
— Вы, видно, спали, ваша честь, во время скандала! За то, что он заехал ей в рожу, — я и то понял!
— Не может быть! — заявляет Штудман, вдруг очень взволнованный. — На каком основании? Из-за простой пощечины никто не побежит в полицию!
— А почем я знаю? — укоризненно говорит шофер. — Может, ваш друг еще что-нибудь натворил? Но вы так чудно спрашиваете — ну, скажет про игорный клуб и про все — уж она постарается раздуть дело где следует!
— Стойте! — восклицает фон Штудман, совсем очнувшись, и выскакивает из машины, намереваясь бежать за ней. Если он только что был убежден в необходимости сообщить об игорном клубе, то теперь не менее твердо уверен, что надо помешать доносу этой злой женщины.
— Стой! — кричит, однако, и шофер, видя, что деньги за проезд и, притом немалые, от него убегают. И вот Штудману, охваченному тревогой и лихорадкой нетерпения, приходится выслушивать бесконечные объяснения и подсчеты, в результате которых, он наконец узнает, сколько должен заплатить: «По таксе столько-то… это подсчитывается карандашом, и три раза получается разная сумма… Затем еще надбавка…»
И вот наконец, наконец-то Штудман свободен и бежит через площадь. Но тут опять начинаются пререкания с часовым, которому невдомек, чего, собственно, Штудману нужно, ищет ли он даму или отделение азартных игр, хочет ли он дать показания или помешать показаниям…
Ах, куда делся спокойный, уравновешенный и столь благоразумный отставной обер-лейтенант и отставной администратор фон Штудман! Он совсем голову потерял при мысли, что кто-то может донести на его друга и на Пагеля за участие в запрещенных азартных играх — а ведь сам, всего полчаса назад, носился с той же мыслью!
Наконец часовой все-таки пропускает его в управление, и ему сообщается, как попасть к ночному дежурному: видимо, к нему-то и надо попасть, а не в отделение азартных игр, как он полагал до сих пор. Но Штудман, разумеется, без должного внимания слушал, как пройти туда, и вот он блуждает в громадном, скупо освещенном здании. Он бежит по коридорам и лестницам, и с ним вместе бежит гулкое эхо его шагов. Он стучится в двери, и то совсем не получает ответа, то сердитый, ворчливый или сонный голос отсылает его дальше. Он спешит вперед, и от усталости ему чудится, что он бежит в сновидении, которому никогда конца не будет, пока, наконец, все же не оказывается перед нужной дверью, за которой слышен резкий голос девушки.
И в тот же миг ему представляется вся нелепость его прихода сюда — ведь он же не может ни одним словом опровергнуть донос, — напротив, он должен будет подтвердить его. Это же действительно игорный дом, и там действительно идет запрещенная азартная игра. И ему, наоборот, надо как можно скорее мчаться в игорный клуб, со всей быстротой, на какую он способен, и предупредить обоих, вытащить их оттуда, пока не явилась полиция.
Он
Но тут же снова выпрямляется. Он не имеет правы отдыхать, он должен прислушиваться, не верещит ли где-нибудь рядом полицейская машина?
Он прислушивается, и вдруг его сознанию отчетливо представляется вся нелепость его поведения за сегодняшний вечер: Штудман цепенеет и спрашивает себя с испугом: «Неужели это все еще я, обер-лейтенант фон Штудман, который даже на войне никогда не терялся?»
И ему чудится, что он не владеет собой, что он уже не он, а кто-то совсем другой, мерзкий, суетливый, глупый, непоследовательный. И он бьет себя кулаком в грудь и восклицает: «Проклятущее время! Окаянное время! Оно крадет у человека его я! Но я вырвусь из всего этого, я уеду в деревню и опять стану человеком, это так же верно, как то, что моя фамилия фон Штудман!»
И затем снова прислушивается, не верещит ли полицейская машина, и повторяет: «Я должен приехать раньше — не могу же я допустить, чтобы они влопались!»
Уверенный в победе вошел Вольфганг Пагель вместе с ротмистром в игорный зал. Свои оставшиеся семнадцать фишек он держит наготове, зажав их в руке. Он тихонько встряхивает их, и они журчат весело и шаловливо.
Подходя к столу — как он подходил уже столько раз в этом году, с восхитительным ощущением сухого холодка во рту, — он уверен, что сейчас приступит к игре совсем иначе, чем до сих пор. Всегда-то, всегда играл он не так, изобретал какие-то идиотские системы и неизменно с ними проваливался. Нужно действовать как сегодня, ждать внезапного наития и ставить. И снова ждать, пока не осенит вдохновение, может быть, ждать бесконечно долго, но иметь терпение, и затем сейчас же ставить снова.
— Да, да, очень хорошо! Очень! — отвечает он ротмистру, который что-то спросил, и, отвечая, ласково улыбается. Ротмистр удивленно смотрит на него, вероятно, Пагель ответил какую-то чепуху, но все равно, он уже видит перед собой зеленый стол.
Игроков в этот час теснится вокруг стола больше, чем когда-либо. Дело идет к концу, в три, самое позднее — в половине четвертого клуб запрут. Все измученные игрой, переутомленные игроки, стоявшие у стен и курившие, все, в нерешительности сидевшие на креслах и диванах, — все они толпятся теперь вокруг стола. Убегающее время еще раз предоставляет тебе возможность крупного выигрыша — используй его! Когда через два-три часа город проснется, ты будешь богачом или нищим — разве ты не предпочитаешь стать богачом?
Недавний инцидент совершенно забыт, никто не обращает внимания на Пагеля.
Подойти к столу нет никакой возможности, поэтому он обходит его кругом и приближается к тому месту, где сидит крупье. Нажав плечом, он протискивается между крупье и его помощником. Помощник Локенвилли, вышибала из Веддинга, вознамерился было яростно протестовать против такого самоуправства, однако крупье что-то бросает ему вполголоса, и помощник усмирен.
Вольфганг Пагель тихонько перетряхивает зажатые в руке семнадцать фишек, он хочет поставить их, но крупье скупо и насмешливо усмехается себе в бороду, и эта улыбка напоминает опытному игроку, что, когда шарик катится, ставить уже не разрешено.