Волк среди волков
Шрифт:
…А вот про жатву ее отец, старик Ковалевский, говорил, будто в Нейлоэ упущены по меньшей мере три недели, и будто им нипочем не справиться, если не подоспеют на подмогу здоровые работники, и будто никто в деревне не понимает, почему ротмистр не вытребует уборочной команды из Мейенбурга. Дай им вволю еды и курева, так не найти людей усерднее и покладистее. Только ротмистру нельзя терять времени, кругом во всех имениях уже работают такие команды, и тюрьма скоро опустеет. Это отец говорит, сама она ничего в этом не понимает, да и попала она сюда только на днях. Просто ей жалко богатого
Пагель нашел, что все это резонно, и нашел замечательным, что эта девушка беспокоится об урожае, ведь в сущности какое дело берлинской горничной до урожая? Он решил сегодня же вечером потолковать со Штудманом.
Но так как Штудман все еще не возвращался, они еще раз полезли в воду.
Тут Пагель убедился, что Зофи отлично плавает и что ему придется приналечь, не то он за ней не угонится. Зато он мог показать ей что-то новое, новый стиль плавания, который как раз входил в моду в Берлине и назывался «кролем». Молодому человеку всегда лестно, если он делает что-нибудь чуточку лучше, чем девушка; а если он вдобавок может чему-нибудь научить девушку, то находит ее милой и в высшей степени симпатичной.
И Зофи тоже была вполне довольна своим бескорыстным тренером, поведение которого в другое время сочла бы просто оскорбительным; итак, когда из лесу вынырнул, наконец, задумчиво ковыляющий Штудман, оба были уже лучшими друзьями.
— Да, — сказал Штудман и, бросив взгляд на обоих, сел на траву и закурил. — Да! Ну и чудны дела твои господи! Вместо хлеба земля родит страх, и этим страхом заражены все. Поколение, взращенное страхом, Пагель! Как я уже предполагал сегодня, мир полей — иллюзия, и кому-то не терпится как можно скорее дать нам это понять…
— Опять, верно, старый сморчок наболтал и насплетничал с три короба? сказала Зофи весьма презрительно. — На вас это, может, еще действует, а мы уже давно не обращаем внимания на его трепотню.
— Нет, фройляйн Зофи, — возразил фон Штудман. — К сожалению, старик не болтал. Я предпочел бы, чтобы он был поразговорчивее, здесь, видно, творятся странные вещи. Со временем я еще до всего этого докопаюсь. Но об одном, Пагель, прошу вас: когда встретите старика, будьте с ним поласковее. А если можете ему в чем помочь, помогите. Конечно, он старая пуганая ворона, тут фройляйн Зофи права, но когда с корабля радируют SOS, тогда идут на помощь, не спрашивая о грузе.
— Господи боже мой, никогда бы не поверила, что у лесничего Книбуша будет два таких заступника (ибо Пагель одобрительно кивнул на слова Штудмана), — съязвила Зофи. — Заслужить этого он, разумеется, не заслужил. Этакий пронырливый подлиза и сплетник.
— Ну, — сказал Штудман, — а кто же, собственно, здесь что-нибудь заслужил? Я заведомо не заслужил, Пагель, думаю, тоже, и вы, фройляйн Зофи, при всей вашей рассудительности и порядочности, вы, верно, тоже не заслужили особого вознаграждения?
Тут Зофи покраснела, почувствовав шпильку там, где ее не было.
— Ну, хорошо. Я хотел с вами, собственно, поговорить, фройляйн Зофи, по поводу порубщиков, не мигнете ли вы нам при случае. Он, знаете, так волнуется из-за порубщиков, говорит, они ходят целыми ватагами, а он один
— Какое мне дело до порубщиков! — возмутилась Зофи. — Я не доносчица.
— Я подумал, фройляйн Зофи, — сказал Штудман, словно не расслышав, что вам в деревне виднее, чем нам в именье, когда выступает такая ватага.
— Я не доносчица! — опять вспылила Зофи. — Я бедняков не выслеживаю.
— Воровство остается воровством, — стоял на своем Штудман. — Доносчик звучит нехорошо, но кто укажет на вора, не предатель и не доносчик. Надеюсь, — продолжал он убеждать ее, — вы интересуетесь имением, принимаете близко к сердцу его процветание. Да и отец ваш занимает тоже в некотором роде промежуточное положение. Ему тоже иногда приходится докладывать, кто плохо работал, но это еще не значит, что он доносчик. В конце концов вы отлично чувствовали себя в купе с ротмистром и сейчас отлично чувствуете себя с нами — надо решить, к кому ты себя причисляешь…
Зофи подперла голову рукой и задумчиво поглядела сперва на Штудмана, потом на Пагеля. Однако из этого еще совершенно не было ясно, слышала ли она с умыслом сказанные слова Штудмана; казалось, она над чем-то задумалась. Наконец она отозвалась:
— В деревне меня уже не считают за свою, едва ли я что-нибудь узнаю. Пожалуй, все же попробую.
— Ну вот и отлично, — сказал Штудман и поднялся. — Будете помнить о нас, и на том спасибо. Остальное приложится. А сейчас, если вы ничего не имеете против, давайте окунемся еще раз. Ноги у меня в плачевном состоянии, мне хотелось бы немного их охладить перед тем, как пускаться в обратный путь. Тем временем и положенный срок пройдет, и мы сможем спокойно вернуться домой. А вы, фройляйн Зофи, дорогой нам о бирнбаумовских прудах расскажете. Я подозреваю, что старый барин не поверит на слово своему лесничему, а захочет и нас пощупать. Чего доброго, еще здесь вынырнет…
И Штудман бросил подозрительный взгляд на опушку.
Опасения Штудмана, как бы тайный советник не вынырнул собственной персоной у рачьих прудов, были напрасны. Он еще недооценивал фон Тешова. Пакостить втихомолку тот любил, но делать открытые пакости он предоставлял своим служащим. К рачьим прудам, где сегодня после полудня ожидался скандал, его бы не притащить и силой. Вместо того он прогуливался по деревне Нейлоэ, спокойный и благосклонный, останавливался то с тем, то с другим, беседовал, расспрашивал и вообще держал себя владетельной особой среди своих подданных. Ничуть не хуже старого Элиаса, три часа тому назад прогуливавшегося по имению.
Тайный советник не любил действовать наобум, поэтому, болтаясь по деревне в приятном, праздничном настроении, он все время раздумывал, что бы такое мог замышлять староста Гаазе. Обязательно надо выведать, что староста имеет против лесничего Книбуша, почему он дал о нем такой нелестный отзыв. «Когда знаешь не все, ничего не знаешь», — говаривал он всю свою жизнь, а от фройляйн Кукгоф ему не раз приходилось слышать, что нет такого вонючего навоза, на котором умелый человек не вырастил бы прекраснейших огурцов.