Волк среди волков
Шрифт:
— Что? — крикнул фон Штудман и сильно стукнул ножом с вилкой по тарелке. — Почему вас это интересует, Пагель? Вам какое дело!
— Господи боже мой! — сказал Пагель, совсем ошарашенный. — Разве нельзя спросить? Ну нельзя, так нельзя!
— Я как раз думал о другом, Пагель… — объяснил Штудман, несколько смущенный.
— А вышло так, будто вы думали как раз о том же! — ухмыльнулся Пагель.
— И в голове не было! Такие подростки для меня еще зелены — мне, Пагель, не двадцать два, как вам.
— Двадцать три…
— Согласен, двадцать три. Так вот, Пагель, я думаю,
— Отлично. А все-таки как вы считаете, сколько лет фройляйн фон Праквиц?
— Шестнадцать. Семнадцать. Бросьте глупости, Пагель. Меня, конечно, интересует не водка…
— Нет, это вы загнули. Она такая сдобная, это вводит в заблуждение. Не больше пятнадцати…
— Во всяком случае, руки прочь от нее, господин Пагель! — воскликнул Штудман, воинственно сверкнув глазами.
— Да ну конечно же! — сказал Пагель, сбитый с толку. — Господи, Штудман, вы просто сфинкс! Если вас интересует не водка, то что же вас, собственно, интересует?
Уже более спокойно Штудман развил свой план: они заведут знакомство с трактирщиком, станут завсегдатаями его заведения и всегда будут знать, о чем говорят в деревне.
— Нейлоэ велико. Мы можем все ночи напролет охотиться на воров, обирающих поля, и все же нет гарантии, что мы кого-нибудь накроем. А нашему ротмистру нужны достижения. В таких случаях намек трактирщика очень ценен…
— Правильно! — согласился Пагель. — Пушку с собой прихватим?
— Сегодня не стоит. Сегодня нам лучше втереться в доверие. Но, пожалуйста, если вам охота, вооружайтесь, — вам еще нравится в индейцев играть. Я пять лет с этой штукой таскался…
Когда они наконец вышли, было уже половина девятого. Солнце село, но было еще почти светло. Только в тени деревьев начинали сгущаться сумерки. На дороге, ведущей от имения к деревне, было людно: бегали дети, на лавочках перед дверьми сидели старики, молодежь стояла кучками. Издали доносилось пение; девочка тащила на веревке в сарай упиравшуюся козу.
При их приближении все замолкали, дети прекращали возню, пение замирало. Все смотрели им вслед.
— Давайте, Штудман, пойдем задами, — предложил Пагель. — Как-нибудь проберемся. Неприятно, когда глазеют. И в конце концов вовсе не обязательно для всех знать, что господа служащие отправились пьянствовать.
— Правильно, — сказал Штудман, и они свернули на узкую тропку, которая проходила позади служб между двумя глухими стенами. Затем попали на что-то вроде межи, по левую руку стояли безмолвные фруктовые сады, по правую расстилалось картофельное поле в цвету. И вот они вышли на наезженную дорогу, направо она уходила прямо в поля, налево вела к последним деревенским домам. Сумерки сгущались, чувствовалось приближение темноты, птицы затихли. Из деревни донесся смех и замер.
Пагель и Штудман в полном молчании медленно шли друг около друга, каждый по своей колее; немного спустя им повстречалась группа людей, человек шесть или семь, мужчин и женщин. Люди с корзинками за спиной спокойно прошли гуськом мимо них, по полоске травы между двумя колеями.
—
Те что-то пробурчали в ответ, и безмолвная призрачная процессия миновала их.
Они прошли еще несколько шагов, но уже медленнее. Затем сразу остановились, точно по уговору. Оба обернулись и посмотрели вслед молчаливым путникам. Так и есть, те пошли не в деревню, они свернули на дорогу, ведущую в поле.
— Ну и ну! — сказал Пагель.
— Странно! — отозвался Штудман.
— Куда же они так поздно?
— С корзинами?
— Воровать!
— Возможно, в лес за хворостом.
— Ночью — за хворостом.
— Н-да…
— В таком случае откажемся от водки и сведений и попросту пойдем за ними.
— Да. Постойте минуточку. Пусть они раньше скроются вон за тем бугром.
— Узнать я никого не узнал, — задумчиво сказал Пагель.
— Уже темнеет, где там разобрать лица!
— Вот бы замечательно, с первого раза сцапать шесть человек!..
— Семь, — сказал Штудман. — Трое мужчин и четыре женщины. Ну, пошли!
Но, сделав несколько шагов, Штудман снова остановился.
— Мы действуем необдуманно, Пагель. Предположим, мы их накроем, ведь в лицо мы никого не знаем. Как же нам установить их фамилии? Они могут нам что угодно наврать.
— А пока вы здесь играете в генеральный штаб, они улизнут, — в нетерпении торопил Пагель.
— Ну, а если мы их накроем и они нам скажут, что их зовут Мейер, Шульце, Шмидт, вот тут-то мы и осрамимся. Не забывайте, что хорошая информация — путь к победе.
— Ну так как же тогда?
— Отправляйтесь в деревню и приведите кого-нибудь из старожилов, который всех здесь знает…
— Ковалевского? Приказчика?
— Правильно, Пагель. Он немного мямля. Ему только на пользу пойдет столкновение с его работниками. Будет с ними покруче. Ух, разозлятся же они, когда он станет называть их по фамилиям…
Но Пагель уже давно не слушал педагогические рассуждения бывшего администратора столичного караван-сарая в эпоху инфляции. Легкой рысью он бежал к деревне. Бег доставлял ему удовольствие. Он уже целую вечность не бегал, не занимался спортом со времени службы в Балтийском корпусе. С тех пор он никогда не спешил, — день в ожидании начала игры тянулся долго.
Сейчас он был доволен, что мускулы его работают так хорошо и уверенно. Всеми легкими вдыхал он теплый, чуть влажный, чуть свежий воздух. Он радовался, что у него такая широкая грудь, он дышал не спеша, он дышал глубоко и медленно, хотя и бежал; самый процесс дыхания доставлял радость. Бывало, в конуре у мадам Горшок он чувствовал иногда колотье в легком или в сердце. По обыкновению людей молодых, никогда не болевших сердцем, он вообразил, будто тяжело болен, — слава те господи, это, оказывается, вздор. Он бежит, как Нурми! [7]
7
Нурми Пааво (1897) — знаменитый финский стайер, неоднократный чемпион Олимпийских игр.