Волк среди волков
Шрифт:
— Я тоже не знаю, папа!
— Что? Чепуха! Не лги, Виолета!
— Но право же, папа! Честное слово! Во всей округе его называют лейтенант Фриц. Ведь так тебе сказал и лесничий.
— Мне ты ничего об этом не рассказывала! Ты что-то от меня скрываешь, Виолета!
— Да нет же, папа! Я говорю тебе все!
— Но не о путче и не о лейтенанте!
— Ты же был в отъезде, папа!
— А разве он не приезжал еще раньше?
— Нет, папа! Только в последние недели.
— Значит, не он был тот человек, который ночью шел с тобой и
— Да это же был лесничий Книбуш, папа! Я уже сто раз говорила.
— Значит, мама была к тебе несправедлива?
— Конечно, папа!
— Я всегда ей это говорил!
Ротмистр снова погружается в молчание. Но это уж не то угрюмое молчание. Господину фон Праквицу кажется, что он очень удовлетворительно выяснил дело. Но больше всего он доволен тем, что снова прав перед женой! Чувствуя себя виноватым — сегодня в особенности, — он испытывает потребность вновь и вновь доказывать себе собственную правоту. Единственное, что еще смущает его, это мысль, что Виолета собиралась за его спиной отослать письмо, в котором предостерегала лейтенанта. Это доказывает, что она либо не доверяет отцу, либо находится с лейтенантом в каких-то таинственных отношениях.
Вдруг его точно варом обдает мысль, что Виолета ему налгала! Ведь когда она увидела лейтенанта возле склада с оружием, оба они вели себя так, будто друг друга не знают. Больше того, лейтенант был прямо-таки невежлив по отношению к Виолете. И все же Вайо написала ему письмо! Значит, они хотели обмануть отца. Или же они в самом деле познакомились позднее почему же тогда Вайо не предупредила его насчет лесничего?
Для ротмистра это неимоверно сложный вопрос, неразрешимая загадка, ему приходится напряженно размышлять, хитрить, чтобы во всем разобраться.
— Послушай, Вайо, — говорит он, недовольно насупившись.
— Да, папа? — Она сама готовность.
— Когда мы встретили лейтенанта возле склада с оружием, ты уже была с ним знакома?
— Конечно нет, папа, иначе бы он так не обращался со мной!
Но Виолета чует опасность, ей не хочется, чтобы отец слишком долго задерживался на этой мысли. И она переходит в наступление.
— Послушай, папа, — говорит она задорно. — Я думаю, ты, как мама, воображаешь, будто у меня любовные истории.
— Да что ты! — поспешно отвечает ротмистр. Волшебные слова «как мама» тотчас же вызывают в нем отпор. Но, подумав, он подозрительно спрашивает:
— Что ты называешь любовными историями, Виолета?
— Ну, лапаться и все такое, папа, — говорит Виолета с той девической строптивостью, которая кажется ей уместной в данном случае.
— «Лапаться» — какой ужас! — возмущается ротмистр. — От кого ты это слышала?
— От горничных, папа. Ведь все так говорят!
— Наши горничные? Армгард? Лотта?
— Конечно, папа, все так говорят. Но я не могу поклясться, что слышала это как раз от Армгард или Лотты.
— Я их выгоню! — бормочет про себя ротмистр. Таков его способ отделываться от неприятных вещей.
Виолета
— Недавно я слышала, папа, как в деревне одна девушка сказала другой: «Ты зачем приходила в трактир — танцевать или лапаться!» Я так смеялась, папа!
— Ничего тут нет смешного, Вайо! — с возмущением говорит ротмистр. Это просто отвратительно. Я не желаю больше слышать ничего подобного и не желаю, чтобы ты слушала! Лапать — вульгарное слово!
— Разве это не то же самое, что обниматься? — с удивлением спрашивает Виолета.
— Виолета! — почти проревел ротмистр.
Звук этого гневного выкрика донесся через стекло до шофера: он оборачивается и смотрит на них с вопросительным видом. Господин фон Праквиц сердитым жестом показывает, чтобы он ехал дальше, что дело его не касается; шофер не понимает, он тормозит, открывает окно и спрашивает:
— Как вы сказали? Я не понял, господин ротмистр.
— Поезжайте дальше! — восклицает ротмистр. — Катите, не стойте.
— Хорошо, господин ротмистр, — вежливо отвечает шофер. — Через двадцать минут мы будем в Остаде.
— Ну, так езжайте! — еще раз сказал ротмистр.
Окно снова закрывается, машина несется вперед. И только теперь ротмистр с досадой произносит в закрытое окно: «Болван!» — а затем спокойнее, дочери:
— Для многих вещей существует приличное и неприличное название. Ведь ты не говоришь: «я жру», — ты кушаешь. Точно так же приличный человек не скажет вместо обниматься то другое, неприличное слово…
Виолета с минуту раздумывает. Затем говорит, оглядывая отца смеющимися блестящими глазами:
— Понимаю, папа. Когда ты хорошо настроен, то говоришь: мед; а когда плохо настроен, — слово, которое мне не разрешается употреблять, не правда ли, папа?
До Остаде ротмистр не произнес ни слова. Он не удостаивает Виолету ни одним замечанием — она очень довольна.
Они уже ехали вдоль Одера. Несколько оживившийся ротмистр велел шоферу остановиться на Старом рынке, возле ресторана «Золотой шлем». В «Золотом шлеме» бывали офицеры. Здесь они сидели по утрам, читали газеты за стаканчиком шерри или портвейна, саперы обменивались приветствиями с артиллеристами. Питомцы святой Варвары узнавали последние новости от обитателей саперных казарм: это было такое же излюбленное место встреч, как и офицерское собрание. Разумеется, в «Золотом шлеме» бывали и помещики.
По распоряжению ротмистра, новая машина, вместо того чтобы завернуть во двор, остановилась у дверей гостиницы.
— Мы сейчас же поедем дальше, — сказал он шоферу Фингеру.
Но он вовсе не намерен был тотчас же ехать дальше; ему хотелось, чтобы новая машина ослепляла своим блеском всех приходящих.
В зале никого не было, по крайней мере никого из тех, кем интересовался ротмистр. Только двое-трое штатских. Хотя ротмистр и сам был в штатском, он себя к таковым не причислял.