Волк среди волков
Шрифт:
— Ах, Аманда! — вздохнул Пагель, но сделал так, как она хотела.
Затем он последний раз запер дверь конторы и бросил ключ в маленькой жестяной почтовый ящик так, что он загремел. И они поспешно зашагали, с чемоданами в руках, сквозь черную ночь. Там и здесь, почти во всех домах еще горел свет — было около девяти часов. Деревня с любопытством ждала приезда тайного советника.
— Осторожно! — сказал Пагель и потянул Аманду в темный уголок.
Кто-то шел по дороге через село, и они боязливо застыли
Вот они прошли мимо виллы, ее темный силуэт сливался с темнотой ночи. Вдали показался слабый свет машины, которая стояла у опушки леса.
— Восемь минут опоздания! — проворчал толстяк. — Имел бы я понятие, куда деваться с ней, я бы давно укатил! Ты, девушка, садись рядом, но предупреждаю, если начнешь трещать, тебе не поздоровится. Идемте, молодой человек, нам придется сесть на откидные места.
И он открыл дверцу машины. Наступила долгожданная минута, но ничего особенного не произошло. Что-то темное зашевелилось в глубине автомобиля. И толстяк просто сказал:
— Не беспокойся, спи. — И темное перестало шевелиться. — Поехали! крикнул толстяк шоферу. — Сломя голову во Франкфурт. Молодой человек даст вам на чай, если будете там до одиннадцати.
Автомобиль рванулся в темноту, мимо промелькнула вилла, проплыли огоньки деревенских домиков. Пагель пристально смотрел на контору, но в темноте ничего не мог разглядеть. А вот и замок…
— Свет! — взволнованно воскликнула Аманда. — Минна-монашка ждет меня. Каково-то ей будет сегодня одной справляться с тайным советником…
— Затрещала! — сказал толстяк, но тон его не был злым. — Можете спокойно курить, молодой человек. Это ей не мешает. Я тоже курю.
Немного спустя Пагель действительно решился закурить.
Неподалеку от уездного города с ними едва не случилось несчастье. Они чуть было не налетели на карету. А все потому, что кучер Гартиг предоставил лошадям идти как хотят, а голова его все время была повернута назад, к тайному советнику. Тот высунулся из окна, чтобы лучше слышать кучера, и, таким образом, уже по пути узнал о той сумасшедшей кутерьме, которая творилась в имении.
— Тайный советник, — пояснил Пагель, когда яростная брань кучера и седока замолкла позади.
— Да, да, — задумчиво сказал толстяк. — Уж сегодня ночью он поворочается в своей постели!
За уездным городом тянулось шоссе. После громыханья и тряски на проселочных дорогах машина шла теперь почти бесшумно, все с большей скоростью. Дальше, все дальше.
Пагель грустно думал о странных пассажирах, собравшихся в этой машине, таких разных и одиноких; его мучила мысль, что делать ночью с девушкой…
Толстяк постучал в окно шоферу, в машине стало светлее от уличных фонарей.
— Здесь я выйду, — сказал он. — Послушайте, шофер…
— Верно, — сказал шофер. — А денег у вас хватит, господин? Набежит свыше трехсот марок!
— Хватит, — сказал Пагель.
— Значит, все в порядке, — отозвался шофер. — А я, по правде сказать, сомневался.
— Покойной ночи, — сказал толстяк. И тут же повернулся, ушел…
— Шофер, — распорядился Пагель, — остановитесь у какого-нибудь ресторанчика, когда мы будем в самом городе. Надо еще поесть.
— Сделаем, — ответил шофер, и они опять тронулись в путь.
В машине стало еще светлее. Ее освещали фонари, но темная фигура не шевелилась. Это была лишь темная фигура, безыменный седок, уткнувшийся лицом в угловую подушку сиденья.
— Вот мы и остались с ней одни, — сказал подавленный Пагель. Фройляйн, фройляйн Виолета, не хотите ли закусить?
Он забыл — нет, он не забыл, он просто не мог решиться говорить с ней как с непонятливым ребенком или неразумным животным.
Она задрожала в своем углу, он почувствовал, он увидел это — что-то всполошило ее. Понимает она или не хочет, не может понять?..
Дрожь усилилась, послышался жалобный звук, нечленораздельный — точно птица одиноко плачет в ночи…
Аманда сделала движение к ней. Пагель предостерегающе положил руку на руку Аманды, он старался усвоить холодный, бесстрастный тон сыщика: «Успокойся, спи…»
Несколько времени спустя они остановились.
Аманда вошла в ресторан, принесла все, что нужно.
— Теперь ешь, пей, — сказал Пагель.
И снова двинулась вперед машина, все с большей скоростью неслась она во мраке, к Берлину. Пагель сказал:
— Теперь усни.
Они ехали долго, было темно, было тихо. Пагель думал о том, что и он блудный сын, возвращающийся домой! Вот и она возвращалась домой!
Чужие, чужие — дети уже не знают родителей. Ты ли это? — спрашивает мать. Ах, жизнь, жизнь! Ничего нам не дано удержать, как бы мы ни хотели… Мы скользим, спешим, не зная покоя, вечно преображаясь. Мы говорим вчерашнему дню: «Ты ли это? Я не узнаю тебя! Остановись же! Остановись!.. Мимо!..»
Катит и катит машина. Порою стены домов в спящих деревнях громко отражают шум мотора, затем снова не слышно ничего, кроме тихо жужжащей тишины. Пагель думал, что он будет радостно взволнован, когда вернет матери дочь. А он только утомлен и подавлен. Медленно, сонно, иногда сердито отвечает он Аманде, которая пристает с расспросами, что она будет делать в Берлине, если барыне не понадобятся ее услуги?