Волк среди волков
Шрифт:
Он замолчал, посмотрел на зеленое в чернильных пятнах сукно стола. Потом порылся в кипе бумаг слева, извлек из нее лист и просмотрел его. Он старался не глядеть на молодого человека, однако не удержался и добавил еще:
— И арестована она не без основания. Нет.
— Если вы имеете в виду заявление хозяйки насчет обмана, так я только что оплатил счет. Хозяйка через десять минут будет здесь сама и возьмет жалобу назад.
— Значит, сегодня вечером у вас деньги есть, — прозвучал ошеломляющий ответ секретаря.
Пагеля
— Когда жалобу возьмут назад, тем самым будут устранены все препятствия к освобождению фройляйн Ледиг, не так ли?
— Не думаю, — ответил секретарь.
Он очень устал, устал от всей этой канители, а главное, он боялся спора. Ему хотелось бы лежать сейчас в кровати с грелкой на животе: жена читала бы ему вслух очередную главу романа из сегодняшней газеты. Вместо того непременно выйдет спор с этим молодым человеком, который уже возбужден. Голос у него все резче. Однако сильнее потребности в покое секретарь ощущал раздражение, непрерывно просачивавшееся вместе с желчью и отравлявшее кровь.
Но он еще сдерживался; изо всех своих аргументов он выбрал самый слабый, чтобы не разволновать еще сильнее этого Пагеля:
— Когда ее арестовали, она была бездомная, в мужском пальто на голом теле. — Он следил по лицу Пагеля за действием своих слов. — Возбуждение общественного негодования, — пояснил он.
Молодой человек густо покраснел.
— Комната снова снята и оплачена, — сказал он поспешно. — Так что сейчас моя подруга не бездомная… А что касается ее платьев, так я могу через полчаса, через четверть часа купить ей столько платьев и белья, сколько потребуется.
— Значит, у вас есть деньги и на это? Много денег?
Секретарь достаточно понаторел в уголовных делах — за всякое нечаянное признание допрашиваемого он сразу цепко хватается.
— Достанет! На это достанет! — сказал с горячностью Пагель. — Значит, вы ее тогда отпустите?
— Магазины уже закрыты, — возразил секретарь.
— Неважно! — воскликнул Пагель. — Я все равно добуду одежду! — И почти просительно: — Вы отпустите фройляйн Ледиг?
— Как сказано, господин Пагель, — ответил секретарь, — мы хотели с вами поговорить независимо от этой истории. Потому-то мы и посылали к вам нашего сотрудника.
Секретарь пошептался с человеком в форме. Тот кивнул головой и вышел.
— Но вы все еще стоите. Пожалуйста, придвиньте себе стул.
— Не надо мне стула! Я требую, чтобы мою подругу сейчас же отпустили! закричал Пагель.
Но он в ту же секунду взял себя в руки.
— Извините, — сказал он тише. — Это больше не повторится. Я очень встревожен. Фройляйн Ледиг очень хорошая девушка. Во всем, что можно поставить ей в упрек, виноват я один. Я не платил за квартиру, я продал ее платья. Пожалуйста, отпустите ее на свободу.
— Сядьте, пожалуйста, —
Пагель готов был вскипеть, но одумался и сел.
У сотрудников уголовного розыска есть особая манера допроса, которая деморализует почти каждого, а на неопытных действует и вовсе безотказно. Она далека от всякой мягкости, от какой бы то ни было человечности. Другой она и не может быть. Допрашивающий, стремясь в большинстве случаев открыть обстоятельства, в которых допрашиваемый ни за что не желает сознаться, должен довести его до состояния невменяемости, чтобы он проговорился против воли.
Перед секретарем стоял человек, который, согласно смутному обвинению, зарабатывал деньги профессиональной шулерской игрой. В спокойном, рассудительном состоянии человек никогда не признается в такой вине. Чтобы он стал безрассуден, его нужно раздразнить. Но не так-то легко найти, чем раздразнить обвиняемого до потери рассудка. Здесь же секретарь сразу нащупал то, что ему было нужно: человек, по-видимому, непритворно встревожен за свою девушку. Это и послужит отмычкой, которой можно открыть дверь к признанию. Но такую отмычку нельзя применять деликатно; крестьян из восточных областей не избавляют от жулика-трилистника посредством деликатных церемоний. Молодого человека нужно покрепче ошарашить, он отлично владеет собой, он не стал буянить, он сел на стул.
— Я должен спросить вас еще о чем-то, — сказал секретарь.
— Пожалуйста, — ответил Пагель. — О чем угодно. Только сперва подтвердите мне, что фройляйн Ледиг сегодня же вечером будет освобождена.
— К этому мы еще вернемся, — сказал секретарь.
— Нет, прошу вас, скажите сейчас же, — настаивал Пагель. — Я беспокоюсь. Не будьте бесчеловечны. Не мучайте меня. Скажите «да».
— Я не бесчеловечен, — ответил секретарь. — Я исполняю служебные обязанности.
Пагель, обескураженный, раздраженный, откинулся на спинку стула.
В дверь вошел высокий грузный человек в форме, у него черные с проседью фельдфебельские усы и грустный взгляд — под большими глазами припухшие мешки. Человек зашел сзади за стул секретаря, вынул изо рта сигару и спросил:
— Это он?
Секретарь откинул голову назад, взглянул на своего начальника и сказал явственно слышным шепотом:
— Это он!
Начальник отделения медленно закивал головой, смерил Пагеля долгим пытливым взглядом и сказал:
— Продолжайте! — Он задымил сигарой.
— Итак, приступаю к нашим вопросам… — начал секретарь.
Но Пагель перебил его.
— Разрешите закурить?
Он уже держал в руке пачку.
Секретарь ударил ладонью по столу.
— В служебном помещении курить запрещается… посторонним.
Начальник отделения глубоко затянулся. С раздражением, нет, с яростью Пагель сунул сигареты обратно в карман.
— Итак, приступаю к вопросам… — начал снова секретарь.