Волк в овечьей шкуре - 2
Шрифт:
— Ну а что? Молодая, красивая, горячая, одинокая… Жаждущая мужика. И к тому же ты ее знаешь.
— Ты про кого?
— Про Верку. Вот сейчас к ней и поедем. Может, ты обрюхатишь ее, и она успокоится.
— И где она сейчас?
— В психушке… — я заметила, что он заинтригован. Видимо, она ему тогда понравилась.
— В смысле? — испугался он.
— В прямом. Наши ее туда заперли.
— Понял, не дурак. Просматривают?
— Да.
— И есть что-нибудь?
— СМЕРШ ею интересуется. Дед обещал, что отобьет.
— Ну а что? Будет свой
— Ага, Витя. Там что, дураки: зная, что она с разведкой тусуется, да еще со спецназом, допустят к информации?
— Так они эту информацию от нас и получают.
— В том-то и дело, что от нас. Но добытой нами информацией они не хотят делиться с другими. А в случай чего опять же нас привлекают.
— Вот не понимаю я, вроде делаем одно дело, а каждый сам по себе.
— Знаешь такую басню: «Однажды лебедь, рак и щука…»? Так вот, я иногда удивляюсь, как наш воз еще едет?
Так, разговаривая в большей степени о политике, мы подъехали к воротам спец. учреждения. Оставив машину, мы прошли вовнутрь, показав удостоверения. Веру держали в другом здании, отдельном от псих. больных и предназначенном специально для таких как Вера. В холле, показав опять удостоверения, мы вызвали ее. Спустившись к нам, она сначала не поверила глазам, а потом бросилась мне на шею.
— Алинка! — закричала она и принялась меня целовать. — Как я соскучилась! Я думала, ты про меня забыла.
— Ага, забудешь про тебя. Я сама три дня как вернулась. Вот, жениха тебе нашла.
— Привет, Витя! — она потянулась и дотронулась губами к его щеке.
«Надо же, имя не забыла», — подумала я.
— Ну что, дорогая, как у тебя дела? Вот, возьми, тут фрукты, то, что ты любишь.
— Спасибо, — она взяла пакет и чмокнула меня в губы. — Да никак! Заперли меня в эту дыру. Не позвонить, не выйти. Задают одни и те же вопросы каждый день.
— А ты главное не нервничай.
— А я и не нервничаю, я уже угораю. Приборы цепляют. Сдала все анализы. Ну а долго они меня еще мучить будут? И главное — ничего не говорят. Кивают головой, и все.
— Когда кивают — это значит хорошо, — сказал Седой.
— Вот всегда и кивают.
— Скажу по секрету, у тебя айкью очень высокий, — улыбнулась я. — Так что еще пригодишься. — Мы засмеялись.
— А вы как? Все нормально? Сделали то, что нужно?
— Сделали. Я там, Верка, чуть не сдохла, аж тошнить начало.
— Тошнить? А… — она опустила глаза на живот.
— Нет, такое переутомление. Сейчас все нормально.
— А ты тест покупала?
— У Маринки был. Все нормально.
Я так расчувствовалась, увидев Веру, что забыла, что Седой сидит рядом. И начала ей рассказывать про токсикоз. Так меня та история задела, что я до сих пор успокоиться не могла и хотелось поделиться с Верой. Верка опять обняла меня:
— Моя ты маленькая!..
— От Марины тебе привет.
— Ты видела ее? Как она?
— Как всегда, хорошо. Она со мной ходила.
— Хочу увидеть ее. Ужас, как я по ней соскучилась. Привет ей от меня, большой-большой.
Мы
— Ой, Алинка, я даже не заметила. Как ты классно выглядишь в этом костюмчике! Такая красивая!
— Правда? Спасибо. А то от мужиков не дождешься. — Мы засмеялись.
Когда уже ехали, Седой спросил:
— Вот всегда не мог понять, как женщины могут так долго разговаривать и ни о чем?
— Не знаю, я тоже этого не понимал. Кажется, что ни о чем. На самом деле мы с ней передали очень много информации, которую мужчины не понимают. А вот сейчас я стала понимать.
— Вот раньше ты же так долго никогда не разговаривал. Да, нет, был…
— Я же говорю: женщины, в отличии от мужчин, не могут скрывать свои эмоции. Ты думаешь, женщине важно, чтобы ее услышали? Ей важно высказаться — то, что у нее на сердце. И не важно, услышали ее или нет, — я вздохнула. — Мужчина думает и говорит головой, а женщина — сердцем. Вот и весь ответ. И любит мужчина глазами и головой, а женщина — опять-таки сердцем. Мне так кажется. Я еще и сама не разобралась, что, кроме тела, нас отличает. Но мне кажется — все. Мы как будто с разных планет.
— А ты к кому себя сейчас относишь? У тебя…
— К кому я себя отношу? Не знаю. Но мне кажется, что во мне живут два человека: мужчина и женщина. Ты не думай, что я сошла с ума, и мне надо в соседний корпус от Веры. Но это так. Поначалу они не могли терпеть друг друга. Мужчина ненавидел это тело, ненавидел и не принимал все, что касается женского. А женщина не хотела мириться с тем, что мужчина делает, не видит в ней женщину, лишает ее всего женского. Поначалу я и сама думала, что с ума сошла, — я вздохнула. Он слушал, не перебивая. — Но они нашли золотую середину. Не смейся и не думай ничего. Когда все спокойно, то руководит этим телом женщина, со всеми своими эмоциями и желаниями. Но когда надо, она забирает и эмоции, и желания, и прячется глубоко, уступая место мужчине, у которого нет эмоций, они остались на полях боев, нет жалости к противнику. Потому что этот мужчина давно уяснил: не убиваешь ты — убивают тебя. Вот так они и живут в одном теле, — я вздохнула. — И знаешь, когда наверху женщина, мир кажется таким ярким, душистым. Хочется летать и петь. Но стоит на поверхность выйти мужчине — все краски меркнут, все меняется, мир кажется уже не таким, все хмурое и серое.
— Да, даже не знаю, что сказать. Но мужчине тоже надо иногда высказываться.
— Надо, вот сейчас я и высказался как мужчина. Ведь я уже вижу мир в черно-белых тонах. И мне уже не нравятся эта обувь и одежда, которые полчаса назад так радовали душу. Я уже почуял запах крови. Вышел мужчина, а от женщины осталось только тело.
Мы уже двигались по МКАДу. Движение было плотным, кое-где вообще останавливалось. Сзади кто-то посигналил, я посмотрела в зеркало. На хвосте висел «ландкрузер». Моргая фарами, он сигналил, требуя уступить дорогу.