Волк
Шрифт:
Зонд напомнил ему медный кувшин, покрытый замысловатой вязью. Кувшин летел низко, между соколом и песком. Крышка откинулась, из пузатого брюшка вился дымок, сизый, как оперение дикого голубя. За кувшином тянулась зыбкая, быстро исчезающая полоса. Его легко можно было сбить: хищное пике, удар кривого клюва. Далеко-далеко, над шелухой, в реальности, знающей себя, как единственную, живой сгусток полей и волн по имени Нейрам Саманган смотрел на творение инженеров Великой Помпилии — стандартный автоматический прыжковый зонд модели SAS-437 «Стилус» — и размышлял: пропустить или уничтожить? Совесть меньше всего терзала Нейрама: беспилотник-исследователь шел без экипажа. Груда железа исчезнет,
Пропустить или уничтожить?
Он принял решение. Когда зонд вошел в систему, Нейрам проводил его внимательным взглядом. Кувшин ли над песками, творение ли инженерного гения в открытом космосе — «Стилус» с легкостью пронесся над пустыней, убийственной для антисов, и нырнул за горизонт, в полыхание зарева. На секунду Нейрам Саманган пожалел, что не сбил зонд. Слишком уж злая, бритвенно-острая зависть полоснула по сердцу. Сила завидовала слабости, не в силах — болезненный каламбур! — проследовать за ней.
«Ты этого хотел, — напомнил антис себе. — Хотел выяснить, открыт ли путь в Кровь? Вот, любуйся: открыт. Любуйся издали, если не хочешь сдохнуть по-царски: в золоте и пурпуре…»
Зонд не вернулся. Впрочем, Нейрам и так знал, что «Стилус» уцелел. Он слышал его передачи по гиперсвязи. Лишен возможности декодировать пакетные сообщения зонда, антис улавливал само движение информации, когда луч, насыщенный собранными данными, входил в гипер, чтобы умчаться в Ойкумену. Под шелухой это выглядело смешно: далекое бряцание металла о металл.
Там, в зареве, крышка ритмично билась о горловину кувшина. Нейрам вслушивался в ритм: осмысленный, ясный рисунок быстро превратился в нервный диссонанс, надолго умолк, чтобы возникнуть снова. Внятные цепочки звуков перемежались дурным грохотом, от которого хотелось сбежать подальше.
Нейрам так и сделал.
Совпадение или гримаса судьбы, но Нейрам Саманган оказался здесь и в тот день, когда в Кровь явились люди. Прячась за облаком, одинокий сокол с интересом наблюдал, как по пескам тащится убогий отряд: верблюд, груженый припасами, и трое усталых помпилианцев. В космосе верблюда звали «Иглой», малым пилотируемым разведчиком, а людей — экипажем «Иглы». Визит был ожидаемым: похоже, зонд транслировал ценные сведения. Сокол напрягся, готов ринуться вниз. Внезапное появление антиса заставило бы гостей остановиться, повернуть назад, выйти из среды, инфицированной не пойми чем. К помпилианцам Нейрам не питал особой любви. Он прекрасно понимал, чего — верней, кого — ищет Великая Помпилия, ненасытная прорва, за краем Ойкумены. Но антис знал: мир — не райский сад. Его надо принимать таким, какой он есть: можешь спасать — спасай. Не в первый раз исполину космоса вытаскивать людей из беды на межзвездных трассах, к какой бы расе бедняги ни относились…
…если бы сокол умел смеяться…
…если бы сгусток полей и волн умел смеяться…
…много позже, вернувшись в малое тело, Нейрам все же рассмеялся — над собой, над своим дурацким пафосом. Верблюд и трое путников беспрепятственно вошли в кровоточащие пески, а позже — в зарево. Туда, куда был заказан путь исполину космоса, лидер-антису расы Вехден: силе, вынужденной смотреть вслед слабости, дрожа от прилива чувств, похожего на ледяной душ.
Кровь стала навязчивой идеей Нейрама. Он прилетал сюда в одиночку, отдельно от Рахили, Кешаба и Папы Лусэро. Парил в небе, дурея от бешенства, искал способы приблизиться к зареву, будь оно проклято, хотя бы на один взмах крыльев ближе, чем раньше. Боролся с заразой, проникающей в его большое тело, пробовал вариант за вариантом. Вспыльчивость — вторая натура вехденов, вспыльчивость и гордыня. Так хищная птица бьет свою жертву в полете вместо
Победи сердце, и Нейрам, скорее всего, погиб бы. Одержи победу рассудок, и Нейрам погиб бы, как антис: надломленная сила — не сила, не слабость. Страх, вгрызшийся в душу, свивший гнездо; вечный реквием по себе-былому.
Он не застал вход в систему «Дикаря». Был слишком занят: выводил из себя пурпур и золото, отлеживаясь дома, на Тире, в малом теле. О «Дикаре» он узнал от Кешаба: антис брамайнов видел либурну собственными глазами. Парусный корабль на шести дюжинах колес малого диаметра — либурна шла по пескам, гонимая попутным ветром, прямиком в Кровь. Вдоль правого борта красовалось название, выжженное в древесине: «Дикарь».
— Удивительно, — сказал Нейрам. — Так не должно быть.
— Что тебя удивляет? — не понял Злюка Кешаб. — Ты думал, они не пройдут? Если прошла «Игла» с экипажем…
Нейрам отмахнулся:
— Я о другом. Почему они шли под парусами?
— Под шелухой, — начал Кешаб, прищелкивая пальцами в такт сказанному, — образы первичной реальности трансформируются…
— Оставь. Я не хуже тебя знаком с исследованиями Вейса. Это же помпилианцы, Злюка! Они ходят на рабах. Значит, корабль по пескам должны были тянуть рабы: сотня, две, сколько есть на борту. В море рабы сидят на веслах, в пустыне они служат вместо лошадей или верблюдов. И тянули бы они не корабль, а повозку. А ты говоришь: корабль. Паруса — это термояд. С чего бы рабовладельцам идти на термояде? Или они собирались загрузиться рабами в Крови?
— Это не наше дело, — твердо сказал брамайн. — Нарушением законов Лиги пусть занимаются комиссары и судьи. Я знаю, Помпилия — твое больное место. После Хордада, а в особенности — после Михра, когда ты разнес в щепки Первый галерный…
Нейрам сел на кровати:
— Не говори со мной, как с ребенком! Рабы? Пусть либурна заберет всех, кто там есть в Крови! Я и пальцем не пошевелю… Я говорю о другом: Кровь стала проходным двором. Скоро туда зачастят все, кому не лень, включая туристические яхты. Одни мы так и будем болтаться на границе, как дерьмо в проруби. Могучие антисы, надежда Ойкумены! Мне хочется бить посуду, когда я думаю об этом.
— Посуду? — брови Кешаба поползли на лоб.
— Да, посуду! Я же не антис, я — истеричная дамочка. Что делает такая дура, когда у нее сносит крышу? Бьет посуду…
Брамайн привалился спиной к стене. Как обычно, великан Кешаб сидел на полу, скрестив ноги: так он занимал меньше места. Чувствовалось, что шутить он расположен еще меньше, чем успокаивать нервы собеседнику.
— Думаю, они взорвались, — сказал он.
— Либурна?
— Да. Я видел вспышку. Даже на фоне зарева это было хорошо заметно. Словно в костер бросили кусок магния… Радуйся!
— Чему?
— Ты не любишь помпилианцев. Их стало меньше. Разве это не повод для радости?
Нейрам молчал. Он знал, за что Кешаба, воплощение обходительной вежливости, прозвали Злюкой — за редкие, жестокие выпады, которые били точно в цель. Если ты возмущался или лез на рожон, ты получал вдвое, втрое — пока, весь в дырках, не прекращал злить брамайна.
В антической среде бытовал некий комплекс перед уроженцами Великой Помпилии. Вернее, два комплекса — с обеих сторон. Помпилианцы испокон веку жили без антисов: мечта о том, что когда-нибудь и среди них появится свой обладатель большого тела, оставалась несбыточной. Все попытки воплотить ее в действительность провалились, один за другим. Идея коллантов проблемы не решала, особенно после того, как сенат Помпилии объявил коллантариев изменниками, лишив последних расового статуса.