Волки на переломе зимы
Шрифт:
А она шагнула к нему, продолжая говорить с искренне заботливой интонацией:
– Я увидела ее, как только вошла, – сообщила она с высокомерным или, может быть, слегка покровительственным выражением лица.
– Но вы же протянули руку прямо сквозь нее, как будто ее там не было, – сказал Ройбен; по его щекам сбегали слезы. – Как вы могли так поступать с нею?
– А что мне оставалось делать? – удивилась женщина и вздохнула, явно пытаясь смягчить свой тон. – Она же не знает, что умерла! Я говорила ей, но она не поверила! Неужели я должна обращаться с нею как с живым
Ройбен снова остолбенел.
– Погодите-погодите… Что значит: не знает, что умерла?
– Она не знает, – повторила женщина, чуть заметно пожав плечами.
– Это… это же ужасно… – пробормотал Ройбен. – Не могу поверить, чтобы кто-то мог не знать, что умер. Не могу…
Лиза подняла руку и мягко, но решительно подтолкнула Ройбена к креслу.
– Присядьте, – посоветовала она. – А я принесу вам кофе, раз уж вы проснулись и ложиться снова в постель нет никакого смысла.
– Пожалуйста, оставьте меня, – почти выкрикнул Ройбен. У него вдруг страшно разболелась голова.
Он посмотрел в глаза Лизы. Что-то в ней было не так, сильно не так, вот только он не мог понять, что именно.
Что-то смущало его в ее уверенных движениях, ее странные манеры казались столь же пугающими, как и видение плачущей Марчент, рассерженной Марчент, исчезновение Марчент.
– Как она может не знать, что умерла? – резко спросил он.
– Я же говорю вам, – негромко, но со сталью в голосе ответила женщина. – Она в это не верит. Могу сказать, что такое случается сплошь и рядом.
Ройбен опустился в кресло.
– Не нужно ничего мне приносить. Оставьте меня в покое.
– Это значит, – ответила она, – что вы не хотите ничего брать из моих рук, потому что сердиты на меня.
За спиной Ройбена раздался мужской голос. В библиотеку вошел Маргон.
Он резко сказал что-то по-немецки, и Лиза, опустив голову, тут же вышла из комнаты.
Маргон подошел к стоявшему напротив камина честерфильдовскому диванчику и уселся на него. Одет он был только в джинсы и джинсовую рубашку и тапочки на босу ногу. Его распущенные, достававшие до плеч каштановые волосы были взлохмачены, а лицо выражало теплое и искреннее сочувствие.
– Не обращай внимания на Лизу, – сказал он. – Она должна делать свое дело и ничего больше.
– Она мне не нравится, – сознался Ройбен. – Стыдно это говорить, но это правда. Но сейчас это волнует меня меньше всего.
– Я знаю, что тебя волнует, – сказал Маргон. – Но, Ройбен, часто бывает, что привидения уходят, если не обращать на них внимания. А от того, что замечаешь их, заговариваешь с ними, пытаешься общаться, им не становится лучше, но они крепче привязываются к месту. Но самым естественным завершением для них будет уйти.
– Получается, что вы обо всем знаете?
– Я знаю, что ты видел Марчент, – ответил Маргон. – Мне рассказал Феликс. И Феликс страдает из-за этого.
– Но я ведь должен был сказать ему, правда?
– Конечно, должен был. Я ни в коем случае не виню тебя в том, что ты рассказал об этом ему или кому-нибудь другому. Но, пожалуйста, выслушай меня. Лучше всего будет не замечать ее появлений.
– Но
– Я видел ее только что, – сказал Маргон. – Прежде – нет, но сейчас видел, как она сидела у окна. Видел, как она поднялась и приблизилась к тебе. Но, Ройбен, разве ты не видишь, что она не может ни понимать тебя, ни сама заговорить с тобой? Она не столь уж сильный дух, и поверь, тебе совершенно ни к чему, чтобы она набрала силу, потому что если она станет сильной, то может остаться здесь навсегда.
Ройбен тяжело вздохнул. Ему вдруг очень захотелось сделать крестное знамение, но он удержался. У него тряслись руки.
Вернулась Лиза с подносом, который она поставила на кожаную оттоманку перед Маргоном. Комната заполнилась ароматом кофе. На подносе стояли два кофейника, две чашки с блюдцами и старинные льняные салфетки.
Маргон, пристально глядя на Лизу, произнес длинную и, похоже, неодобрительную фразу по-немецки. Он говорил ровно и размеренно, не повышая голоса, но в его словах звучала холодная укоризна, и женщина сначала покорно опустила голову, как и в первый раз, а потом кивнула.
– Ройбен, я прошу прощения, – сдержанно сказала она. – Поверьте в мою искренность. Иногда я бываю груба и могу показаться бездушной. Основа моего мира – целесообразность. Еще раз прошу простить меня. И надеюсь, что вы дадите мне возможность искупить ошибку, чтобы вы не думали обо мне плохо.
– Ну что вы, право, – поспешно ответил Ройбен. – Я и сам не соображал, что говорил. – Ему сразу же стало жалко эту женщину.
– Нет, это я высказалась опрометчиво, не подумав, – умоляющим шепотом возразила она. – Я принесу вам что-нибудь поесть. Ваши нервы расстроены, и вам очень важно есть как следует. – С этими словами она вышла из комнаты.
– Ты привыкнешь к ней и к остальным, – нарушил Маргон продолжительное молчание. Приедут еще один-два человека. Поверь, они очень хорошие слуги – наши слуги, – иначе я не стал бы держать их здесь.
– В ней есть что-то необычное, – признался в своих сомнениях Ройбен. – Не могу, правда, указать, что именно. Не знаю, как это описать. Но согласен, что она очень толкова. Даже и не знаю, что на меня нашло.
Он вытащил из кармана халата бумажную салфетку «Клинекс» и вытер глаза и нос.
– Во всех них немало необычного, – ответил Маргон, – но я имею с ними дело уже много лет. Они очень полезны нам.
Ройбен кивнул.
– Но, знаете ли, меня тревожит Марчент – ведь она страдает. А то, что сказала Лиза, было просто ужасно! Знаете… неужели в самом деле может быть, что Марчент не знает о своей смерти? Разве возможно такое, чтобы человеческая душа была привязана к одному месту и не знает, что человек мертв, а мы все живы, пытается заговорить с нами, а у нее ничего не получается? Я просто не в состоянии поверить в такое. Не в состоянии поверить, что жизнь может быть настолько жестокой. То есть я знаю, что повсюду в мире то и дело случаются страшные вещи, но думал, что после смерти, после того как, образно выражаясь, порвется нить… я думал, что тогда…