Волки на переломе зимы

Райс Энн

Но после того, как адвокаты откланялись, а оставшиеся перешли в столовую, где был готов обед, Селеста, при полном молчании всех прочих, разразилась длинной тирадой, суть которой сводилась к тому, что Ройбен – одно из самых бесполезных и неинтересных человеческих существ из всех, какие только рождались на планете.

Грейс и Филу было крайне неприятно это слушать, но они остались за столом. Грейс делала Ройбену незаметные знаки, призывая его к терпению. Что касается Джима, то его лицо, хотя и выражало сочувствие, было странно напряженным, как будто он сочувствовал брату не по зову сердца, а по обязанности. Джим, как всегда,

был аккуратно одет в полагающиеся ему по сану черные костюм и сорочку с пасторским воротничком, что в сочетании с тщательно причесанными волнистыми темно-каштановыми волосами и мягким и притягательным взглядом делало его, как всегда казалось Ройбену, идеальным кандидатом на соответствующую роль в кинофильме. Он был красивым мужчиной – Джим, но об этом никто никогда не говорил, предпочитая обсуждать внешность Ройбена.

Ройбен старательно терпел первые двадцать минут, пока Селеста яростно шпыняла его, называя его лентяем и красавчиком, снова бездельником, тратящим время на что угодно, кроме полезных вещей, жалким неумехой, никчемным лодырем, пустоголовым смазливым мальчишкой, готовым кинуться к любой чирлидерше, которая только попадется ему на глаза, и полностью лишенным честолюбия размазней, которому все в жизни доставалось так легко, что он не воспитал в себе ничего, подобного моральному стержню. Богатый и миловидный от рождения прожигатель жизни!

Через некоторое время Ройбен отвел взгляд. Если бы она не раскраснелась так, если бы ее лицо не было залито слезами и искажено яростью, он, наверно, и сам рассердился бы. Но сейчас он испытывал к ней только жалость и, пожалуй, легкое презрение.

Никогда в жизни он не был лентяем и отлично это знал. И, конечно, не был он и «пустоголовым смазливым мальчишкой, готовым кинуться к любой чирлидерше, которая только попадется ему на глаза», но совершенно не хотел говорить об этом. Им постепенно овладевало отчуждение и даже, пожалуй, легкая досада. Селеста никогда не знала его нисколько, и он, пожалуй, тоже не знал ее, и слава богу, их браку предстояло стать фиктивным и кратковременным. А что было бы, поженись они всерьез?

И каждый раз, когда она снова и снова проходилась по его внешности, он понимал ее все лучше и лучше. Она ненавидела его как личность, ненавидела его физически. Эта женщина, с которой он множество раз пребывал в интимной близости, не могла физически переносить его. От этого осознания и мыслей о том, каким ужасом непременно стал бы его реальный брак с Селестой, мелкие волосики на его загривке поднялись дыбом.

– А теперь, точно так же как тебе в руки сыпалось все остальное, мир вот так, без всяких усилий и заслуг с твоей стороны, дарит тебе ребенка, – заявила она, словно подведя итог всему сказанному. Ее гнев, похоже, начал иссякать. – Я всю жизнь, до самой смерти буду тебя ненавидеть, – добавила она дрожащим голосом.

С этими словами она начала было подниматься, чтобы выйти из комнаты, но тут Ройбен повернулся и посмотрел ей в лицо. Ему уже не было жалко ее. Он испытывал только боль и долго смотрел на нее, не говоря ни слова. Она тоже молча смотрела ему в глаза, а потом впервые – впервые за много месяцев – ей, похоже, стало страшновато. Вообще-то, примерно так же она испугалась его, когда он впервые испытал действие Хризмы, когда в нем начались те бесчисленные мелкие изменения, которые предшествовали его трансформации в волка. Тогда он этого не понимал,

а она, конечно, не могла понять этого никогда. Но ей было страшно.

Остальные, кажется, почувствовали, что обстановка накаляется еще сильнее, и Грейс даже начала что-то говорить, но Фил прервал ее.

Вдруг Селеста снова заговорила – негромким, искаженным болью голосом:

– Мне всю жизнь приходилось работать. Даже ребенком я должна была работать изо всех сил. Отец и мать оставили мне совсем немного. Я должна была все зарабатывать сама. – Она вздохнула, видимо, выбившись из сил. – Возможно, ты и не виноват в том, что не знаешь, что это такое.

– Это верно, – ответил Ройбен. Басовитый резкий звук его голоса удивил его самого, но не заставил остановиться. Его самого трясло, но он старался скрыть свое состояние. – Возможно, я не виноват ни в чем из того, о чем ты говорила. Возможно, и в наших отношениях я виноват только в том, что не распознал раньше, что ты так презираешь и ненавидишь меня. Но для жестокости нужно набраться смелости, так ведь?

Все остальные застыли словно парализованные.

– Так ведь? – повторил он, чувствуя, как в виске пульсирует жилка.

Селеста уставилась в стол, а потом снова перевела взгляд на него. Она казалась в своем кресле такой маленькой и беззащитной, с побелевшим осунувшимся лицом, растрепавшимися красивыми волосами. Ее взгляд вдруг сделался мягче.

– Вот как, у тебя наконец-то голос прорезался? – язвительно сказала она. – Случись это немного пораньше, может быть, ничего этого и не произошло бы.

– Вот уж это полная чушь, – сказал Ройбен; его лицо пылало. – Лживая, корыстная чушь. Если ты сказала все, что намеревалась, то я хотел бы заняться кое-какими своими делами.

– Может быть, ты все-таки попросишь прощения? – спросила она, повысив голос и старательно имитируя искренность, хотя было видно, что она вот-вот снова ударится в слезы. Лицо у нее прямо на глазах бледнело, губы тряслись все сильнее.

– Прощения? За что? За то, что ты забыла принять таблетку? Или за то, что таблетка не подействовала? За то, что на свет нарождается новая жизнь, которой я рад, а ты – нет? Так за что же мне просить прощения?

Джим недвусмысленным жестом попросил его замолчать.

Ройбен смерил брата тяжелым взглядом, а потом вновь повернулся к Селесте.

– Я благодарен тебе за то, что ты решила сохранить этого ребенка, – сказал он. – Я благодарен тебе за то, что ты согласилась отдать его мне. Очень благодарен. Но просить прощения мне не за что.

Все молчали, даже Селеста.

– Что касается всей лжи и глупостей, которые ты наговорила здесь за минувший час, то я терпел это, как всегда терпел твою злость и те гадости, которые ты мне говорила, чтобы сохранить покой. А сейчас, если ты не возражаешь, я тоже хотел бы немного покоя. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.

– Ройбен, – мягко сказал Фил, – успокойся, сынок. Ведь она еще ребенок, такой же, как и ты.

– Спасибо, но в вашем заступничестве я не нуждаюсь! – заявила Селеста, прожигая Фила бешеным взглядом. – И уж я, конечно, никакой не «ребенок».

Она произнесла это с такой яростью, что все ахнули.

– Если бы вы научили вашего сыночка хоть чему-нибудь, что может пригодиться во взрослой жизни, – добавила Селеста, – все могло бы сейчас повернуться по-другому. А ваши занудные стишки не нужны никому!