Волки
Шрифт:
Звериный сторож запнулся на ходу, вперившись взглядом в удаляющегося парня. В стольких городах, в таких краях земли пришлось ему побывать, особенно в последнее время, что для него было не просто вспомнить, где именно видел он этого длинновязого парня с его болтающимися руками, чудноватой походкой…
Но все-таки он вспомнил!
Кровь зашумела у него в голове, мгновенно рванувшись в стремительный, напряженный бег.
Почему он в захолустном Кугуш-Кабане, этот длиннорукий парень? Что привело его
«Надеюсь, вы примете во внимание…»
Знаменитый французский писатель Александр Дюма-пэр (по-русски сказать – отец) романы свои населял таким множеством героев, что подчас и сам не мог их всех запомнить. Чтобы, не дай бог, не напутать чего при таком великом многолюдстве, он заводил на действующих лиц учетные карточки, где обозначались внешность героя, возраст, черты характера и его, так сказать, должность в романе. Когда героя убивали (он редко умирал своей смертью), Дюма-пэр выкидывал соответствующую карточку вон, а если в действие вторгалось новое лицо – заводил новую. Дела у него таким образом шли преотлично, чему доказательством – неисчислимое количество сочиненных им романов.
Нечто подобное придумал в своем служебном следственном хозяйстве и Виктор Баранников. Если привлекавшихся по делу оказывалось не один, не два, а много, он вырезал для каждого картонный ярлык, в который точно так же, как и Дюма, заносил все необходимые по его мнению сведения, начиная с года рождения подследственного, круга его знакомств, образа жизни – вплоть до мелких страстишек и незначительных, на первый взгляд, особенностей.
Придя в свой кабинет, возле дверей которого уже дожидалась вызванная им Олимпиада, он первым делом вынул из ящика письменного стола пачку аккуратно нарезанных карточек и озаглавил некоторые из них.
Олимпиада Чунихина. Антонида Писляк. Писляк Митрофан Сильвестрович. Илья Мязин. Евгений Мировицкий. Келелейкин. Николай Чунихин (Олимпиадин сын). Гелий Мязин. Елизавета Мухаметжанова. Валентин Мухаметжанов.
М-м-м… Кто еще?
Вспомнив подкинутую Костей версию, написал: «Яков Ибрагимович Мухаметжанов».
Последняя карточка называлась: «Человек, вылезавший ночью из окна. Икс».
Стрелки настольных часов показывали пять минут девятого, когда позвонили из судмедэкспертизы.
– Да? – сказал Виктор в трубку. – Как? Как вы говорите? Трещина? Ну что ж, этого и надо было ожидать… Да-да… Конечно. Камень? Пришлите, пожалуйста. Спасибо.
Он положил перед собою карточку с наименованием «Олимпиада Чунихина».
Что-то такое было во всем облике старшей из сестер Мязиных, почему Баранников решил начать именно с нее. Да, что-то такое было в этой женщине…
Ее крепко сжатые фиолетовые губы.
Мужские, широкие в кистях, узловатые, грубые руки.
Властный
Наконец, эта ее монашеская одежда и смутные слухи о тайных занятиях лечебным знахарством.
Виктор набросал на листке ряд вопросов, которыми он собирался начать разговор с Олимпиадой:
1) С какой целью собирались родственники у больного Мязина днем?
2) Кто именно присутствовал?
3) Причина шумного разговора? (Показания соседей).
4) Где находилась между двенадцатью и часом ночи?
5) Как себя чувствовал Афанасий Мязин вечером? Не сказалась ли на его здоровье дневная ссора с родственниками?
Последним вопросом Баранников накидывал хитрую петельку. Он хищно округлил глаза, усмехнулся. Представил себе, как забьется старуха в искусно расставленных тенетах.
За рядом новых вопросов (завещание, отношения покойного с сыном Гелием, Антонидой и Писляком, дружба с Мировицким и пр.) – новая петелька…
Виктор не успел записать мысль. Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет стремительно вошел хорошо, даже франтовато одетый человек лет тридцати пяти. Плотно притворив за собой обитую черной клеенкой дверь, он приблизился к Виктору, отрывисто бросил:
– Мязин. Гелий Афанасьевич, – и тотчас свободно, непринужденно уселся возле стола.
– Что вам угодно?
Холодный взгляд Виктора на секунду скользнул по Лицу Гелия, остановившись где-то на щегольской заколке его узенького модного галстука.
– Ка-ак?! – удивленно приподнял Гелий черные соболиные брови. – Вы… вы мне задаете такой вопрос? Мне?
– Не понимаю, что вас так удивляет, – пожал плечами Баранников, закуривая сигарету. – По тому, как вы поспешно, я бы даже сказал, решительно возникли передо мной, что же мне остается, как не заключить, что вам что-то нужно от меня…
Покуривая, он исподволь, не спеша разглядывал младшего Мязина.
Ох, этот Баранников с его пронзительными глазами, с его сдержанными, точными жестами, за которыми чувствовался как бы скрытый ток, готовый каждую секунду вырваться наружу и забушевать со страшной силой!
Гелий тертый был калач, а и то смешался несколько, пронзенный голубым электричеством баранниковского взгляда.
– По этому… ужасному делу, – сказал он, оправившись от растерянности. – Мне казалось, что вам как следователю интересно будет…
– Безусловно, – вежливо, кротко согласился Баранников. – Не только интересно, но и необходимо. Однако, – добавил он, ни на секунду не выпуская Мязина-младшего из поля действия высокого напряжения своего взгляда, – однако должен вам сказать, Гелий Афанасьевич, что беседовать с вами мы будем несколько позднее.
– Но позвольте… – Гелий даже привскочил на стуле. – Я, как ближайший родственник, имею право… Это очень важно! Я к вам пришел как коммунист к коммунисту…
«Э, да ты штучка! – весело подумал Баранников. – Холеный, черт… Барин!»