Волкодав

Семёнова Мария Васильевна

Иллад вернулся к стольцу кнесинки, сложил ладошки на животе и объявил:

– Я вынужден сказать то, о чем клятва лекаря предписывает мне молчать, если только речь не идет о жизни или достоинстве человека. Да будут мне свидетелями все Праведные Отцы, но я не мог ошибиться! Я сожалею, о вождь, но благонравная женщина, которую мне посчастливилось осмотреть, не предназначена Небом для материнства. Судьбе было угодно вселить ее душу, при нынешнем воплощении, в тело, неспособное к деторождению. Более того, разрешившись мертвым младенцем, она неминуемо должна была погибнуть сама. Каким образом удержала в ней жизнь женщина, именуемая здесь колдуньей,

я, право, не знаю, но жажду узнать. Государыня кнесинка и ты, славный вождь, – поклонился Иллад, – я с уверенностью заключаю, что женщина, ошибочно именуемая ведьмой, совершила не вред, а лекарский подвиг. Я утверждаю, что она заслуживает не позорной казни, а всяческих наград. Порукой же тому моя честь целителя, а я, милостью Лунного Неба, ничем не нарушал эту честь вот уже тридцать шесть лет!

Речь халисунца прозвучала в немыслимой тишине. Казалось, до угрюмцев с трудом доходил ее смысл. Великим умом этот народ, похоже, не отличался. Только обреченная ведьма медленно подняла голову, и во взгляде, устремленном на кнесинку, появились какие-то отблески жизни. Потом она вдруг обхватила руками мальчишку, все так же стоявшего подле нее, уткнулась лицом в его замызганную рубаху, – и беззвучно заплакала.

– Слова твоего лекаря вошли в мои уши, светлая госпожа, – медленно, с расстановкой проговорил вождь. – Но сердца не достигли. Неужто Божественный Прародитель допустит, чтобы мужчина МОЕГО РОДА не смог зачать в женщине младенца, способного жить? Та, что умертвила моего внука черным колдовством, должна умереть. Я сказал.

Коленопреклоненная женщина оторвалась от подростка, гладившего ее по голове, и что-то сказала ему, подталкивая вон из круга.

– Беги к ней… – расслышал Волкодав, умевший уловить тихий шепот среди всеобщего гама. Женщина говорила по-саккаремски. – Пади в ноги… Пускай добрая госпожа спасет хотя бы тебя…

Парнишка свирепо дернул плечом и никуда не побежал. Остался при ней. А венн отчетливо понял: тем, кто все-таки решится отправить ни в чем не повинную лекарку на костер, придется переступить через два трупа. Если не через три… считая Мыша, возившегося и кровожадно шипевшего на плече.

– Я вполне доверяю твоей мудрости, доблестный вождь, – сказала кнесинка Елень. – Ты – отец народа и воистину знаешь, что говоришь. Но и целитель, чьих слов не приняло твое сердце, заслуживает величайшего доверия. Как же быть? Наша Правда учит: если кажется, что оба правы, обратись за советом к Богам. Ибо Им, в Их божественном всеведении, открыто все то, что нам, ничтожным смертным, представляется неразрешимой загадкой. Согласен ли ты со мной, умудренный вождь? Какие испытания признает твой народ?

После некоторого раздумья Каррил кивнул головой, и на солнце блеснули красные самоцветы, вставленные в глазницы медвежьего капюшона. Лисья Шапка начал с готовностью перечислять:

– Если бы речь шла об одном из нас, светлая госпожа, можно было бы подвести его к воплощению Прародителя и посмотреть, люб ли ему человек. Но Прародителю нет дела до чужаков. Можно связать колдунью и бросить ее в воду, ибо мы веруем в справедливость воды. Если она поплывет, значит, виновна; вода не станет отвергать доброго человека. Можно развести костер и принудить колдунью идти по углям, ибо мы веруем в справедливость огня. Если огонь станет обжигать ей ноги, значит, незачем и выпускать ее из костра. Но более всего, госпожа, мы веруем в истинность поединка. Ибо тому, кто прав, наш Прародитель, Вечно Сущий В Зеленом Лесу,

дарует частицу Своей мощи, и правый выталкивает неправого с полотна…

– Довольно. Итерскел!.. Где Итерскел? – пророкотал вождь. И с видимым удовольствием обратился к кнесинке: – Я вижу, владычица сольвеннов, ты в доброте своего сердца не любишь приговаривать к смерти даже тех, кто ее несомненно заслуживает. Это достойно. Я вижу также, что ты склонна верить своему лекарю, попытавшемуся оправдать злодейку. Я не в обиде на тебя, светлая госпожа: ты являешь нам правду духа, присущую великим вождям. Ибо в чем доблесть вождя, как не в боязни покарать невиновных? Позволь же нам убедить тебя, что ведьма ни в коем случае не должна избегнуть костра. Ты выставишь своего человека, а мы своего, и с каждым из них пребудет участь колдуньи. Если победит наш человек, а я не сомневаюсь, что он победит…

Вождь не докончил фразы, но доканчивать ее не было смысла. Итерскел уже протискивался вперед, и соплеменники почтительно перед ним расступались. Он на ходу стащил с себя овчинную безрукавку, а потом и рубаху, оставшись обнаженным по пояс. Загорелые плечи плыли повыше макушек угрюмцев, вдруг показавшихся рядом с ним толпой ребятишек. Вот Итерскел вышел к трону вождя, и галирадское воинство откликнулось вздохом восхищения и ужаса, а Волкодав подумал, что дело тут, верно, не обошлось без заезжего молодца. По силам ли было народу, не признававшему браков с чужими, выродить этакого детинушку?.. Венн не каждый день встречал людей гораздо крупнее и сильнее себя, но Итерскел был именно из таких. Полтора Канаона, самое меньшее. А Волкодав и с Канаоном-то рядом казался тщедушным подростком.

– Я своих людей калечить не дам, – негромко, но так, чтобы все слышали, проговорил Лучезар. – Уж ты, сестра, не серчай.

Декша, Аптахар и Мал-Гона ничего не сказали, но чувствовалось, что отдавать справного воина на растерзание ради какой-то никому не известной колдуньи не хотелось ни одному.

Волкодав, стоявший у правого локтя кнесинки, тихо попросил:

– Позволь мне, госпожа.

Елень Глуздовна вскинула на него глаза, и он увидел, как сползает краска с ее щек, разрумяненных холодным воздухом и волнением.

– Звал, отче? – осведомился Итерскел, останавливаясь перед вождем. Он в самом деле был подобен медведю, скинувшему косматую шкуру. Ни капли лишнего жира не портило его тела, наделенного чудовищной мощью. Он красовался: необъятные мускулы то вздувались на его руках и обнаженном торсе, то опадали. Силен, ох и силен! И наверняка быстр, как куница. Тяжелому да неповоротливому не выжить в лесу.

– Ты сломал шею быку, когда тот выбежал из хлева и бросился на моих внуков, – несколько нараспев, точно произнося заклинание, начал Каррил. – Когда мы корчуем лес, ты один поднимаешь пни, которые не могут сдвинуть семеро сильных мужчин. Сокрушишь ли ты человека, утверждающего, будто ведьма, уморившая моего внука, якобы хотела добра?

Итерскел весело отвечал:

– Сокрушу, отче!

И стукнул себя литым кулаком по гулкой груди так, что с деревьев снялись вороны. Кнесинка Елень невольно содрогнулась… В это мгновение она помнить не помнила о знахарке, чью судьбу должен был определить поединок. Только Волкодав существовал для нее. Единственный на свете мужчина. Который… Которого… Вот прямо сейчас…

Кнесинка смотрела ему в глаза и отчетливо видела, что спорить с ним бесполезно.

– Он убьет тебя, Волкодав…